Футбольно-гастрономический этюд о бельгийской душе

"- Каковы же, по-вашему, отличительные признаки настоящего бельгийца?
– Дорогой мой друг, их целая уйма! И они такие разные! По некоторым ты можешь сделать вывод, что бельгиец – вовсе не бельгиец, а голландец. В другой раз тебе покажется, что он немец. Бывает, что ты принимаешь бельгийца за люксембуржца…
– Но вы точно знаете, что бельгийцы существуют?
– Собственно говоря, бельгиец – единственное живое существо на свете, которого не существует."

"Бельгиец – это либо фламандец, либо валлон, – рассуждает далее Гастон Дюрне, написавший уникальное в своем роде исследование бельгийского национального характера. - Но ни фламандцев, ни валлонов тоже не существует. Фламандец – это житель Западной Фландрии, Лимбурга, Брабанта или Антверпена. А все они – южнонидерландцы. При этом необходимо учесть, что южнонидерландцы живут не только в Бельгии, но и на юге Голландии, но там они называются южнонидерландские брабантцы, или лимбуржцы. Есть еще южнофламандцы, которые живут в Северной Франции. Валлон – житель Льежа или Намюра, Борена или Валлонского Брабанта, Арденн или Люксембурга. Все они относятся к Франкофонии, кроме франкоязычных жителей восточных кантонов Бельгии, которые говорят на немецком. Понимаете?.."

Скорее всего, от невероятной пестроты лоскутного одеяла, которое представляет собой Бельгия, бельгийская душа казалась мне всегда поистине загадочной и не поддающейся никаким определениям. Постигать ее мне выпало невыносимо жарким летом, когда красные и распаренные бельгийцы, а также не менее распаренные и красные их гости цистернами заливали в себя знаменитое бельгийское пиво, простаивали во многокилометровых пробках на всех дорогах, ведущих к Северному морю, и с присущей им католической кротостью винили во всех смертных грехах голландцев, французов и немцев, с чьей территории, по их мнению, ничего не соображающий от жары ветер гнал на Бельгию тучи, из которых никак не проливался дождь. Положение спасал лишь чемпионат мира по футболу – событие, которое в Бельгии приравнивается лишь к восшествию на престол нового короля и велогонке "Тур де Франс".

Встречавший меня в аэропорту министерский чиновник, ведающий культурой, не был похож сам на себя. Он прерывисто дышал, то и дело смотрел на часы, по лицу его катились крупные капли пота. Бросив на тележку мой чемодан, он сразу же взял в галоп, так что нам с его женой пришлось преследовать его, словно похитителя российского имущества. "Он боится опоздать на футбольный матч, – задыхаясь, пояснила жена. – Через полчаса по телевизору начинается".

Опоздать на матч, видимо, боялись многие, поскольку машины неслись по автостраде на предельной скорости, из окон некоторых были выброшены национальные флаги. Город Лёвен, куда мы, словно участники "Формулы-1", визжа тормозами, вкатились через двадцать минут вместо положенных сорока, тоже пестрел бельгийскими стягами, которые свешивались буквально из каждого окна, – такого патриотического порыва мне, признаться, не доводилось видеть нигде и никогда.

Ситуация прояснялась на ходу. Сегодня игрался не просто матч, а матч ИСТОРИЧЕСКИЙ: Бельгия – Нидерланды. Такое впечатление, что решался вопрос жизни и смерти. Не знаю, кипели ли аналогичные страсти в валлонской Бельгии, но Фландрия была полна решимости раз и навсегда доказать "этим" – другого слова для северных родственников в тот день не находилось, – что "пепел Клааса" все еще стучит во фламандскую грудь, и нечего американизированным кальвинистским жадинам задирать нос, неустанно намекая фламандцам, что те, дескать, такие же голландцы, только второго сорта.

Мой чиновник с тяжеленным чемоданом взвился по средневековой винтовой лестнице на третий этаж "Дома переводчика", где мне предстояло жить, крикнул: "Ждем тебя к ужину", подхватил пытавшуюся что-то сказать жену – и был таков.

Над Лёвеном повисла тишина. Я осторожно выглянула в окно. Замер монастырь бегенинок — настоящий средневековый городок, отданный лет 15 назад церковью известному во всей Европе Лёвенскому Католическому Университету. Университет переоборудовал монастырь под общежитие для иностранных профессоров, аспирантов и богатых студентов и отныне содержит его в безупречном порядке. Мой "Дом переводчика", куда каждый месяц Фламандская община приглашает со всего света тех, кто переводит фламандскую литературу, тоже находится на территории монастыря, располагаясь в "Доме ангела-хранителя" XIV века. Деревянные балки, сохранившиеся со времени, когда по всей Европе инквизиция жгла на кострах еретиков, с наступлением сумерек надсадно скрипят, пугая переводчиков, которые свято верят в то, что это тени монахинь инспектируют ночами переводческие души на предмет их соответствия избранной профессии...

...Честно говоря, в школьные годы мне не дано было понять, что означает образ Маяковского "тысячами глотками орущий зев". Когда Лёвен вдруг взорвался одним истошным криком, образ русского поэта мне стал более доступен, – во всяком случае, с перепугу я выскочила на улицу. Ощущение было как в фантастическом фильме: все улицы пустынны, будто случился мор, а крик висит над городом – может, стены возопили? Одна-одинешенька, встретив на пути лишь такого же нервно озиравшегося иностранца, я дошла до площади Ауде Маркт, в стародавние времена бывшей главной торговой площадью Лёвена, а теперь сплошь заставленной столиками из многочисленных кафе. На площади яблоку упасть действительно было некуда. Видимо, весь Лёвен собрался здесь. У большинства цветами национального флага были разрисованы лица, у особо "фигуристых" девушек — обнаженные части тела. Владельцы выставили каждый у входа в свое кафе по телевизору, столики стояли снаружи, люди гроздьями висели на фонарных столбах, сидели друг у друга на коленях, на плечах, самые незадачливые, как заведенные, подпрыгивали позади толпы, стремясь хоть глазком уцепить вожделенный телевизор.

Только не подумайте, что у бельгийцев телевизоров нет дома. Бельгийца без телевизора в каждой комнате, а желательно и в машине, я еще не встречала. Просто бельгийцы, а в особенности фламандцы, не способны воспринимать футбол в одиночестве, им необходимо толкать локтем в бок соседа, выкрикивая: "Ну, ты видал!", чокаться с ним пивом после удачного прохода любимого нападающего, топать ногами, изрыгать проклятья, петь национальный гимн, горько рыдать в случае поражения, – весь этот кайф возможен для фламандца лишь в коллективе.

Позже я узнала, что перед началом футбольного чемпионата в Лёвене с трудом удалось избежать чрезвычайной ситуации, грозившей разразиться уличными боями. Дело в том, что бургомистр, учитывая специфику национального характера, распорядился установить на площади Фиссерсмаркт огромный экран, чтобы сограждане могли собираться там во время трансляции футбольных матчей. Эта идея была в штыки встречена владельцами кафе, в панике прикинувшими, какую часть дохода оттянет от них Фиссерсмаркт, отданная под всенародное футбольное вече. Они пообещали объявить забастовку и договориться с поставщиками пива, чтобы те на время чемпионата позабыли о существовании города Лёвен. Страшнее этой угрозы ничего придумать было нельзя. Бургомистр капитулировал и пошел на переговоры, в результате которых было выработано компромиссное решение: владельцы кафе обязались установить в своих заведениях по телевизору и поклялись не взвинчивать цены, пользуясь нервозностью болельщиков.

Крик, выгнавший меня из дома, означал, что бельгийцы забили гол в голландские ворота и повели в счете 1:0. С этим же счетом матч и закончился.

Вечером оставаться на улице было попросту опасно. Знакомый корреспондент, проживающий в Брюсселе, потом рассказывал мне, что нелегкая занесла его в центр города именно в тот момент, когда комментатор объявил о победе "Красных дьяволов" – так называется бельгийская команда – над "Оранжевыми", то бишь голландцами. Ликующая, приплясывающая толпа запрудила все улицы. Его машину "с головой" накрыло бельгийским триколором, на черепашьей скорости он ехал вслепую в неизвестном направлении, опасаясь, что от переизбытка морального удовлетворения горланящие болельщики раздавят автомобиль как яичную скорлупу. "А я-то думал, что страшнее итальянцев, празднующих победу в футбольном матче, никого нет", – сказал он, добравшись домой живым.

У меня сложилось впечатление, что все последующие игры чемпионата мира не имели для фламандцев большого значения. Они скорбно, но достойно пережили поражение "Красных дьяволов" от немцев. Но долго еще глаза их загорались каким-то странным блеском, и они говорили: "Ну что, видела, как мы разделали “этих”? То-то же, только и умеют селедок в море считать!". Похоже, фламандская душа, раздираемая комплексами, которыми на протяжении веков усердно засеивали ее северные соседи, наконец-то дождалась отмщения...

На следующий день в честь победы над голландцами министерский чиновник пригласил переводчиков в ресторан. Наученная опытом, я постаралась с утра воздержаться от пищи. Фламандское гостеприимство может тяжело сказаться на неподготовленном организме. В своем стремлении накормить гостя так, чтобы тот мог лишь бессмысленно пучить глаза, не понимая, как вылезти из-за стола, фламандцы весьма близки русским. В этом они опять же противоположны голландцам, выкладывающим на вазочке ровно столько печений, сколько людей сидит за столом. Сознаюсь: грешна, но всякий раз, желая расположить к себе фламандца, я рассказываю ему о том, как однажды перед званым ужином в состоятельном голландском доме мы с подругой зашли в супермаркет, где накупили всякой еды. Ее мы стыдливо жевали, ходя кругами вокруг дома со званым ужином, в чем оказались абсолютно правы: хозяева угостили нас горсточкой бобов с парой крошечных сосисок и бесцветным чаем, называемым у них цветочным.

Во Фландрии же настоящий культ еды. Если голландец жует на ходу безвкусный "стокброд" – длинную булку с салатом или тонким куском сыра, то фламандец в любую свободную минуту норовит расположиться на "террасе" – столиках, стоящих рядом с кафе, и закусить поплотнее. "Терраса" вообще представляется мне своеобразным символом фламандской души: здесь фламандец показывает себя, смотрит на других, общается, отдыхает, ведет деловые переговоры, подписывает контракты, ссорится и мирится, воспитывает детей – одним словом, живет. Ресторан во Фландрии – это более респектабельная модификация той же "террасы". Здесь фламандцы в своей стихии: сперва они изучают меню – с такой тщательностью, будто от выбора блюда зависит их жизнь; потом дотошно расспрашивают официанта, как избранное ими блюдо готовится, кто в ресторане шеф-повар и не голландец ли он случайно. В ожидании заказа они сладострастно обсуждают особо выдающиеся блюда, съеденные ими на жизненном пути, тяжко вздыхая при этом, поскольку нынче не те времена и готовить народ совершенно разучился.

В прошлый мой приезд в Лёвен министерский чиновник водил переводчиков – за министерский, разумеется, счет – в тамошний знаменитый ресторан "Де Мол", потрясший всех нас изысканностью и устрашающим количеством вилок и ножей по обе стороны от тарелки. Обслуживавшую нас даму никак нельзя было назвать официанткой, она, скорее, напоминала вдовствующую герцогиню или жену сенатора из американского иллюстрированного журнала. Во всяком случае, меню она подала столь величественным жестом, что я ощутила себя горничной, попавшей на господский бал. В течение ужина я насчитала 12 перемен блюд, потом сбилась, позабыв к концу вечера все иностранные языки, на которых когда-либо умела говорить. Как сквозь сон, до меня доносились призывы чиновника и его жены сходить в туалет, удивлявшие меня своей неделикатностью. Сперва я вяло сопротивлялась, но потом, осознав, что и впрямь такое количество пищи может губительно сказаться на здоровье, я отправилась в означенное место – к явному удовольствию моих опекунов, дружно кричавших мне вслед: "Не забудь дернуть ручку!". Как известно, у русских своя гордость, но сил сказать им в ответ: "За кого вы меня принимаете!" у меня уже не было. Открыв дверь с надписью "Дамы", я поняла, почему радушные кормильцы столь усердно рекомендовали мне посетить это заведение. Вместо, пардон, унитаза в центре довольно большого помещения, обитого шелковыми обоями, стоял... трон. Настоящий трон – с высокой спинкой, обтянутой гобеленами с "брейгелевскими" пейзажами, подлокотники были из инкрустированного дерева, ноги ставились на подножку, украшенную старинными изразцами. К спинке действительно крепилась ручка с надписью готической вязью – "Аlаrm", что означает "тревога". Естественно, подобно любознательной Сове из "Винни-Пуха", я дернула за веревочку, и по всему ресторану прокатился оглушительный перезвон. Вернувшись к столу, по лицам чиновника и его супруги я поняла, что они счастливы.

Ресторан, куда нас пригласили в этот раз, назывался "Испанский брабантец" – по произведению классика фламандской литературы. Гостеприимный чиновник представил нам хозяина ресторана – интеллигентного вида дядечку, в очках и с бородкой, измученного то ли духовным борением, то ли вчерашним футбольным матчем. Хозяин оказался настоящим лиценциатом искусствоведения, автором многих книг по истории живописи. "Он ездил по разным странам, – сочувственно рассказал нам чиновник, – ходил по музеям, писал научные труды, потом устал и решил открыть ресторан". Истинно фламандский поворот судьбы: возвышенный романтизм причудливым образом, но очень органично уживается у фламандца с невероятным гастрономическим энтузиазмом, – во всяком случае, одно никак не противоречит другому.

Ученые порывы лиценциата успешно воплотились в культурологические названия блюд, рецепты которых он собрал по всем странам и континентам, где, по всей вероятности, посещал не только музеи. Мне как представителю русской культуры были предложены блинчики "Пушкин" и пельмени "Мусоргский". Моему немецкому коллеге — кровяная колбаса "Дюрер", а болгарской переводчице не повезло: нечто под названием "Кирилл и Мефодий" лиценциат включает в меню только зимой. Тем не менее из чувства профессионального долга мы предпочли блюда фламандской кухни – исключительно с литературными названиями.

Когда перед каждым из нас поставили – как бы это поточнее выразиться – не по тарелке, нет, а скорее по тазу национальной фламандской пищи, болгарская переводчица тихо охнула и сказала: "Это же мне на целый месяц!". Министерский чиновник довольно рассмеялся и дал сигнал к бою.

Первой сломалась, естественно, болгарка: она уставилась кротким взором в стену и перестала отвечать на вопросы. Потом – я. Дольше всех держался немец, стремившийся, вероятно, доказать, что немецкий желудок куда крепче фламандского. Когда и он, наконец, с остекленевшим взглядом откинулся на спинку стула, чиновник дружелюбно хмыкнул и попросил жену передать ему половину ее порции. Мы поняли, что поражение голландцев в футбольном матче не было случайным...