Амстердам при разной погоде

"Если двое путешественников, один из которых поэт, а другой – инженер, впервые очутятся в Амстердаме, инженер превратится в поэта, а поэт возмечтает стать инженером. Поэту, охваченному порывом вдохновения, придется считать километры, кубические метры воды и годы труда, положенного на возведение этой красоты, и всякая поэма об Амстердаме будет незавершенной без аппендикса, полного цифр. Иными словами, говоря об Амстердаме, необходимо зарифмовать инженерный отчет, дабы получить поэтическое произведение высшей пробы". Путеводитель по Нидерландам, 1876 г.

Амстердам был усеян сломанными зонтами, словно поле брани. Разгадки этого явления долго ждать не пришлось: скользнувший вдоль канала со свинцовой водой ветер дернул меня за подол, фамильярно вздыбил волосы и сладострастно, как изголодавшийся пес, накинулся на зонт. Для начала он надул его парусом, а когда я разогналась как следует, резко сменил направление и вывернул зонт наизнанку, придав ему форму бледной поганки. Он садистски выгибал спицы и трепал полотнище, методично отдирая его от конструкции, на которой оно держалось. Однако вскоре это занятие ветру наскучило, он вырвал то, что в Москве называлось зонтом, у меня из рук, и мы стали играть в веселую детскую игру "а ну-ка, отними!".

Зрелище галопирующей дамы с безумным выражением лица нисколько не развлекло прохожих, они привыкли к подобным картинкам. В конце концов, потеряв ко мне интерес, ветер переключился на англичанина, восхищенно взиравшего на каменного классика нидерландской литературы Мультатули, стоящего у гнутого мостика через канал. Сорвав с головы зазевавшегося туриста шляпу, ветер весело погнал ее перед собой. Выпростав вперед руки, англичанин начал свой забег, а я подняла с булыжной мостовой искореженный остов с грязным лоскутом. С тем же успехом я могла бы теперь защищаться от дождя закрепленной на палке половой тряпкой. Останки зонта упокоились тут же – на голландской брусчатке, среди других непогребенных родственников...

"Пуп" Земли

Амстердамцы делятся на две категории: на тех, кто упорно мокнет под дождем, не покрывая головы ни при каких обстоятельствах, и тех, кто, изучив несносный характер здешней розы ветров, носит над головой нечто вроде пляжного тента или того сооружения, что красовалось у нас раньше над детскими песочницами.

В этом сказываются и две противоречивые составляющие национального характера. С одной стороны, убежденный анархизм, стремление во что бы то ни стало не дать никому собой командовать, ненависть к условностям и жестким рамкам; с другой – добровольное законопослушание, предельный рационализм и практичность, генетически вошедшее в плоть и кровь трудолюбие и нежелание попусту тратить эмоции.

Своеобразным символом загадочной голландской души стал для меня "пуп" (poep) – то, что оставляют во время прогулки на свежем воздухе собаки. Этого самого "пупа" полным-полно на всех амстердамских мостовых: да и куда бедным собачкам податься, если понятие "газон" в Голландии, где выверен каждый миллиметр земли, практически отсутствует? "Смотри под ноги, а не то вляпаешься", – советовал мне каждый знакомый амстердамец и, презрительно морща нос, возмущался: "Безобразие! О чем думают городские власти!". Однако при всенародном недовольстве и чисто германской аккуратности заставить голландца ходить с совочком и убирать то, что оставляют лучшие друзья человека, невозможно: посягательство на личную свободу. Вот и прыгают амстердамцы с одного островка чистой мостовой на другой. Это те, которые почему-то ходят пешком. Потому что в Амстердаме ходят пешком только туристы и те, кому нужно преодолеть расстояние от машины до булочной.

Амстердамский кентавр

Это человек на велосипеде. Без велосипеда амстердамец молниеносно теряет способность к передвижению. Угоны велосипедов превратились в Голландии в национальную трагедию. Их, как правило, воруют наркоманы и бродяги, но есть и специальный бизнес, промышляющий кражей велосипедов. Амстердамцы готовы на любые расходы: противоугонное устройство - огромный чугунный жгут с амбарным замком, вдеваемый между спицами, стоит едва ли не столько же, сколько весь велосипед. Велосипеды приковываются к оградам вдоль каналов цепями, которые не в силах был бы разорвать даже библейский Самсон, и все равно – крадут. Потом можно приобрести свой же велосипед с рук, его тебе в два раза дешевле продаст какой-нибудь забулдыга. Это называется круговоротом велосипедов в природе, мрачно шутят голландцы.

Велосипедистов ненавидят все – и пешеходы, и автомобилисты. Они и впрямь ведут себя вызывающе: при наличии специальных велосипедных дорожек едут куда хотят. Езда на велосипеде для голландца – это что-то вроде активной медитации: человек отрешается от внешнего мира и интенсивно общается с собой, любимым. Многие велосипедисты громко разговаривают вслух, иные даже жестикулируют. Приезжие нервно озираются на амстердамских кентавров, во весь голос распевающих арии из классических опер. Потом привыкают: дерущий глотку велосипедист для Амстердама столь же заурядное явление, как автоматы с презервативами на каждом углу.

Сапоги и пробки

В отличие от раскованных велосипедистов амстердамские автолюбители – страшно озабоченные люди. Их с утра до ночи мучает проблема парковки. Вдоль каналов в миллиметре от воды жмутся машины, расстояние между ними не превышает десяти сантиметров. Выехать из такой "коробочки" практически невозможно, но ничего – выезжают, а на освободившееся место коршуном кидается следующий автолюбитель. Удачная парковка делает амстердамца счастливым на несколько дней. Его покидает обычная сдержанность, и с истинно сицилийским темпераментом он делится постигшим его счастьем с каждым знакомым.

Амстердамские полицейские тоже не дремлют и честно отрабатывают свой хлеб: стоит отчаявшемуся автомобилисту припарковаться в неположенном месте или на минуту просрочить время платной парковки, тут же как из-под земли вырастает блюститель порядка и шлепает на лобовое стекло штрафной талон. Несколько лет назад борьба амстердамской полиции с амстердамскими же автолюбителями вступила в решающую фазу: был пущен в ход "сапог" – своеобразные вериги ярко-желтого цвета, которые надеваются на переднее колесо проштрафившегося автомобиля. Водителю приходится звонить в полицию и вызывать специальный наряд, который отомкнет "замочек", а плюс к положенному штрафу оплатить услуги по снятию "сапога". Честных до простодушия голландцев глубоко потряс описанный во всей голландской прессе случай: в лучших традициях соцлагерных умельцев некий амстердамец собственноручно изготовил аналогичный "сапог" и надевал его на колеса своего автомобиля в течение года, запарковываясь где хотел и на сколько хотел. В конце концов хитрец был выведен на чистую воду, а взволнованная Голландия приникла к телеэкранам, где вовсю обсуждалось "преступление века". Амстердамский Левша отделался денежным штрафом, но сочувствие законопослушных голландцев было на его стороне.

Вырвавшемуся за городскую черту голландскому автолюбителю сегодня и на автобане подрезали крылья: вдоль всех автострад понатыкали любовно замаскированные под окружающий ландшафт видеокамеры, фиксирующие превышение скорости. С их появлением разразился ужасающий скандал: дружно сплотившие ряды автолюбители задумали подать в международный суд на родную автоинспекцию, поскольку камеры могли запечатлеть не только номер машины, но и тех, кто в ней сидит. А мало ли кто с кем ездит, да еще на загородном шоссе! Заговорили о нарушении прав человека и попрании демократических свобод. Запахло отставкой министра юстиции. В дело вмешались политики, смекнувшие, что такого рода снимки могут оказаться добычей вездесущих журналистов. Камеры перевернули: теперь они щелкают превысивших скорость вдогонку.

Еще одно национальное бедствие – многокилометровые пробки, в которых голландцы тащатся на работу и с работы. В стране, где число высококвалифицированных работников значительно превышает число достойных их квалификации рабочих мест, службу не выбирают по месту жительства: больше половины тружеников катят на работу в другие города. В часы пик все автобаны парализуют пробки – "такие огромные, – шутят амстердамцы, переживающие комплекс малой нации, – что их не удастся накрыть картой всей страны".

Серебряные коньки

В этом году всех огорошила поздняя зима, в пришествие которой никто в Голландии не верил уже лет восемь. В середине января расцвели чайные розы и затянули брачные песни культурные амстердамские коты – все как один в ошейниках с бубенчиком. На газонах проклюнулись желтые и лиловые крокусы, многочисленные кафе выставили вдоль каналов столики с креслами, на которых тут же, подняв лица вверх, стали ловить чахлые лучи северного солнца бледные амстердамцы. Дело явно пошло на лето, но одной февральской ночью, в прямом соответствии с русской классикой, вдруг "сделалась метель". Наутро Амстердам был покрыт снегом, по которому торили тропы велосипедисты и, что-то бессвязно выкрикивая от счастья, приплясывали дети. В те дни говорить с амстердамцами было бессмысленно: глаза их горели лихорадочным блеском, они то и дело подбегали к окну, впивались взглядом в снежную завесу и отрывисто задавали друг другу один и тот же вопрос: "Ну что, замерзли?". Имелись в виду каналы...

И вот свершилось! Из поколения в поколение, несмотря на глобальное потепление, генетической памятью голландцы наследуют одну, но пламенную страсть: пробежаться на коньках по замерзшим каналам. И в этот раз народ поднялся, будто была объявлена всеобщая мобилизация. На лед вышли стар и млад: рассыпающиеся от дряхлости старушки и годовалые дети, расфуфыренные "мефрау" и по-босховски страхолюдные амстердамские нищие. Телевидение забыло про все прочие передачи и часами транслировало бесконечный забег по каналам – задача заключается в том, чтобы обежать по каналам всю Голландию. Вдоль набережных ликующие толпы восторженными криками приветствовали бегунов, трудолюбиво полосовавших коньками самую причудливую в мире многокилометровую ледовую дорожку...

Банк туманов

Зима схлынула так же внезапно, как началась. Несмотря на обильно выпавший снег, по Амстердаму не потекли мутные ручьи, не образовалась грязь по колено, а выползли жучки-автомобильчики размером в одну кабину и скушали остатки снега. Оставшееся же поднялось к небу и бухнулось на землю ни на что не похожим голландским туманом – главным признаком весны в здешних краях. Для обозначения этого явления у голландцев даже есть особое слово "мистбанк" – пелена тумана, в буквальном переводе "банк тумана". Явление это крайне неприятное, если не сказать опасное: туман наступает без предупреждения, ты очумело тычешься в разные стороны, не видя своей руки. Кончается он так же внезапно.

Однажды я испытала все прелести "мистбанка" на себе. Мы ехали с писательницей Ивонной Кёлс и ее мужем Робом в предместье Амстердама – Амстелфейн, где Ивонна должна была представлять свою новую книгу. В стену тумана мы врезались на ста тридцати, сизая вата обступила машину со всех сторон непроглядным облаком, исчезло всё: окружающий ландшафт, земля и небо... Матовыми вспышками потустороннего света проносились фары встречного транспорта. Сначала нам было весело, потом юмор улегся сам собой: свернуть на боковую трассу нам нужно было полчаса назад. Наконец, мы съехали наугад на огонек какого-то фонаря. Дорога сузилась до проселочной и принялась петлять: на каждом повороте из тумана выскакивала то изгородь, то фонарный столб, а то мы чуть не въехали в стылую воду небольшого канала, которыми в Голландии изрезаны все пашни. Проплутав в безвоздушном пространстве еще четверть часа, писательница с мужем выскочили из машины и, громко рассылая вокруг сигнал бедствия, разбежались в поисках хотя бы одной живой души. Я осталась одна с тревожным посасыванием под ложечкой и твердым убеждением в том, что именно так выглядит конец всех времен.

Как в дурном сне или мультфильме Норштейна, из небытия вынырнула голова овцы, потом мимо прошагал детина в деревянных башмаках, словно сошедший с "Крестьянской свадьбы" Брейгеля.

Все, поняла я, допрыгалась. Но из тумана пантерой на детину кинулась писательница, выкрикивая одно слово: "Амстелфейн!". Детина меланхолично махнул рукой в том направлении, откуда мы приехали. Мы бросились к машине, и она понеслась, как в фильме ужасов, из ниоткуда в никуда. Вскоре мы чуть не наехали на сгусток тумана, оказавшийся Робом: он брел наугад, загребая руками и что-то бормоча. Из блаженного состояния он вышел только тогда, когда Ивонна понеслась в невесть откуда взявшийся ресторанчик вызывать такси. Через три минуты оно нарисовалось перед нами, и мы помчались за ним, боясь потерять из виду огоньки фар, связывавшие нас с действительностью. Секунда в секунду Ивонна появилась на сцене: в вечернем наряде, с ослепительной улыбкой и грацией не умеющей спешить примы...

Что любят голландцы

Только те, кто мало знает голландцев, может заподозрить их в холодности, чопорности и домоседстве. При внешней сдержанности голландцы страшно любознательные и кипуче деятельные люди. Еще больше, чем ругать погоду, они обожают путешествовать и посещать культурные мероприятия. Самая захудалая деревушка имеет культурный центр, где проводятся концерты и выставки международного значения. И угрюмым крестьянам не лень посещать мероприятия – будь то выступление оркестра местной пожарной команды, исполнение церковных песнопений студентами-русистами или гастроли мирового сопрано, которое почему-то не гнушается осчастливить своим присутствием голландскую глубинку. При полном аншлаге неизменно проходят и литературные вечера – неуклонно тонущая у нас форма общения писателя с читателями, – без традиционных у нас банкетов, прошу особо обратить внимание.

По весне чрезвычайно оживляется музыкальная жизнь Амстердама, в "Северную Венецию", словно птицы с юга, слетаются знаменитости. В главном концертном зале возобновляются "ланч-концерты" – генеральные репетиции выступающих вечером оркестров, на которые допускаются все желающие. "Ланч-концерты" проводятся дважды в месяц в 12 часов дня: имеется в виду, что беднейшие слои населения, которые не могут купить билет на вечерний концерт, приобщаются к прекрасному. Один такой "ланч-концерт" довелось посетить и мне.

Задолго до Концертгебау я увидела хвост километровой очереди – такие выстраивались у нас в застойные времена за дефицитным товаром. Без четверти двенадцать начался штурм. В дверях потные голландцы, хранившие на красных от натуги лицах приветливые улыбки, пробками вдавливались в вестибюль и рысью бросались кто на балкон, кто в партер – занимать места. Вот это тяга к искусству, думала я, прыгая через две ступеньки вслед за моей провожатой. С трудом отыскав два места на верхнем ярусе, мы глянули вниз и увидели переполненный зал: люди сидели даже на полу в проходах. Национальный симфонический оркестр – музыканты вышли в джинсах и свитерах – играл Рахманинова. Дирижер, выписанный из Италии, рассеянно улыбнулся публике – и выложился, как на последнем в своей жизни концерте. Зал разразился овацией. Оркестранты, едва раскланявшись, буднично сложили инструменты и ушли готовиться к вечернему выступлению...

На мой взгляд, голландцы – это нация с врожденным чувством красоты. Любая скучная домохозяйка, воспитанная в традициях отжатого до полной безрадостности кальвинизма, способна превратить окно своего дома в произведение высокого искусства. Каждый клочок суши, отвоеванный у моря, голландцы преображают так, что им завидуют ангелы, отвечающие в небесной канцелярии за творение земной красоты. Чего стоят одни лишь рукотворные тюльпановые поля, которые достаточно увидеть один раз, чтобы восполнить дефицит прекрасного в измученной душе на все оставшиеся годы...

Каналы, серебряными стрелами уходящие в горизонт, подпитывают светлой щемящей тоской землю, которая рождала и продолжает рождать художников. Способных на великие озарения и... великую прижимистость – этой своей национальной чертой голландцы могут соперничать даже с французами. Злые языки утверждают, что по сей день у большинства голландцев имеются специальные ящички со множеством отделений: в них обитатели Нижних земель хранят деньги. На каждом отделении своя надпись: "еда", "одежда", "отпуск", "детские завтраки" и т.д. Голландец будет помирать, но ни за что на свете из "одежды" не переложит в "еду". И никакая глобальная катастрофа не заставит его преждевременно изъять деньги из отделения "отпуск". Сама я этих ящичков не видела, но те, кого я о них спрашивала, не отпирались и признавали существование ящичков в качестве семейных реликвий. Но, по-моему, ящичек со множеством отделений – это некий символ: ведь именно так смастерил Господь "сырную голову", как именуют себя сами голландцы. Соседи-бельгийцы обшутились на тему голландской прижимистости. Особо популярен такой анекдот: "Кто придумал медную проволоку? - Два голландца, не поделившие медный цент".

А между тем на этой самой прижимистости вырос Амстердам, один из самых романтичных городов мира, который мне всегда хотелось высокопарно сравнить с органным звуком, застывшим над водой. И из прижимистости рождаются самые красивые цветы Европы, цветущие там, где по задумке Создателя ничего не должно было расти. А с конкретной, бытовой прижимистостью мне в Голландии доводилось сталкиваться нечасто. Быть может, мне просто повезло: голландцев расслабила весна. А может – и я тешу себя этой надеждой – в практичной голландской душе мне отведено отделение с надписью "друзья".