Иностранные колонии в Пхеньяне

1984-1985 гг. мне довелось провести год в Пхеньяне, где я (вместе с моим тогдашним сокурсником С.О.Курбановым) находился на языковой стажировке. Это было невероятно интересное время, полное самых разнообразных впечатлений. Предлагаемая Вашему вниманию статья представляет из себя своего рода "преждевременные мемуары", которые основываются в первую очередь на сделанных мною сразу же после возвращения, в 1985-1986 гг., записях и на моих северокорейских воспоминаниях. В статье я решил остановиться только на одной стороне северокорейской жизни тех лет -- быту и привычкам немногочисленной иностранной колонии в Пхеньяне.

***

Начиная рассказ об иностранной колонии в Пхеньяне надо, наверное, подчеркнуть две ее основные особенности: она была, во-первых, очень малочисленна и, во-вторых, очень изолирована от собственно северокорейской жизни.

Я не берусь оценивать число иностранцев с полной точностью, но думаю, что в 1984/85 гг. во всей стране с ее примерно двадцатимиллионным населением вряд ли находилось более полутора тысяч иностранных граждан, из которых большинство, вдобавок, составляли приезжавшие на несколько дней или недель краткосрочные визитеры. Действительно, в Корее было около 20 посольств, по большей части с небольшим штатом в 5-7 человек (с женами и детьми - человек по 20 в каждом), около сотни иностранных специалистов и членов их семей, пара сотен студентов. Кроме того, летом в стране обычно находились 2-3 группы туристов из СССР (и,, изредка, из других стран Восточной Европы), группы японских корейцев и представителей всяческих обществ по изучению идей чучхе, а также несколько мелких делегаций и туристских групп. Западным туристам в КНДР вход, за редчайшими исключениями, тогда был заказан, хотя время от времени появлялись там иностранные бизнесмены (в том числе и те, кто тщетно надеялся получить платежи за то оборудование, которое они в свое время, в начале семидесятых, имели неосторожность поставить в Пхеньян без предоплаты). Почти вся иностранная колония была сосредоточена в Пхеньяне, из провинциальных городов лишь в Вонсане и Хамхыне в некоторых вузах были иностранные студенты, а в Чхонджине и Пукджине - советские специалисты.

Большинство постоянно живущих в Корее иностранцев тогда составляли дипломаты и сотрудники различных посольств и представительств, а также технические специалисты. Посольств в Пхеньяне было немного, ибо большинство стран, у которых были дипломатические отношения с КНДР, обычно назначали туда послами по совместительству своих послов в Китае. Около 1980 г. в Восточном Пхеньяне построили специальный посольский квартал, куда и перевели большинство посольств и представительств. На западном берегу Тэдонгана осталось лишь несколько самых больших посольств, персоналу которых не хотелось расставаться с обжитыми местами, в том числе и два крупнейших: советское и китайское.

Поскольку иностранцев в Пхеньяне было мало, то они привлекали всеобщее внимание, а в окраинных районах города прямо -таки производили сенсацию. Взрослые оглядывались вслед, дети помладше бежали целыми толпами, радостно вопя: "Дядя-иностранец, дядя-иностранец!", а дети постарше не забывали снять шапку и, поклонившись, поздороваться. Постоянно уступали нам место в метро, в транспорте. Порою бывало неудобно, когда какая-нибудь пожилая женщина при моем появлении вдруг вскакивала и, с помощью двух-трех соседей по вагону, буквально силком сажала на свое место (тогда корейская привычка подкреплять вежливость легким физическим воздействием мне была еще внове).

В связи с этим вспоминается конфуз, который произошел с одним молодым советским дипломатом. Однажды он зашел в небольшой магазин при общежитии для студентов-иностранцев, где работала продавщица -- женщина лет 35. В тот раз на работу она пришла со своей пятилетней дочкой, которая, похожа, впервые увидела живого иностранца. Впрочем, вскоре стало ясно, что она их до этого все- таки видела -- но в кино. Поскольку появляющиеся в северокорейских фильмах носатые иностранцы -- это почти всегда коварные и злобные янки, "американские империалисты", то вежливая девочка поздоровалась с посетителем, назвав его так, как подобных ему людей называли в виденных ей фильмах: "Здравствуйте, дяденька американская империалистическая сволочь!" (кор. мичженом ачжосси).

Вместе с тем, корейцы избегали разговаривать с иностранцами, в особенности днем и в общественных местах - это было небезопасно. Наши предшественники рассказывали, что еще несколькими годами ранее прохожие часто даже не отвечали на вопросы иностранцев и порою одно обращение иностранца к корейцу на улице вынуждало последнего обратиться в бегство. К середине восьмидесятых положение несколько изменилось, и по вечерам и в малолюдных местах корейцы могли даже сами заговаривать с иностранцами. Тем не менее, когда мы, советские студенты (а было нас тогда 7 человек), ждали поезда метро, вокруг нас на платформе тут же образовывался "круг безопасности" -- никто из корейцев не приближался к нам ближе, чем на метр.

Передвижение иностранцев по стране было жестко ограничено. Правила на этот счет мне в точности неизвестны, ведь они по большей части относились к иностранцам-автовладельцам, а машины в моем распоряжении, само собой, тогда не было. Кажется, что свободно, то есть без особого разрешения, иностранцы могли ездить на своих автомашинах в пределах Пхеньяна (с административной точки зрения территория северокорейской столицы очень велика, в нее включены многие пригородные поселки и городки), а также по нескольким оговоренным маршрутам, в частности, в Нампхо, Кымгансан, Мхянсан, Кэсон. Нам, студентам, корейская администрация запретила во время прогулок удаляться от реальной городской черты дальше, чем на 10-15 км. Впрочем, пешком мы при всем желании не смогли бы выйти за пределы этой зоны.

Вообще, говоря о тогдашнем положении иностранца в Северной Корее, нельзя забывать о том, насколько отрезан он был от нормальной корейской жизни. По возвращении я не раз убеждался, что даже те, кто, казалось бы, имеет некоторое представление о корейских делах, все-таки серьезно недооценивали степень этой изоляции. Иностранец в КНДР не имел права без сопровождающего его корейца и специального разрешения посещать даже такие безобидные учреждения как кинотеатры и большинство музеев, он не имел доступа в библиотеки, ему было невозможно спокойно поговорить с корейцем, если только тот не входил в число людей, работающих с иностранцами и должным образом проинструктированных "компетентными органами". Даже на улице иностранец мог, самое большее, спросить дорогу и, изредка, переброситься парой слов о погоде. Ни о каких неформальных контактах, неофициальных встречах с корейцами не могло идти и речи. Откровенный разговор с иностранцем мог привести к серьезным неприятностям, и об этом хорошо помнил каждый житель Пхеньяна.

Следует помнить и об еще одной стороне этой проблемы: большинство иностранцев, находившихся в те времена в Пхеньяне, составляли граждане тех стран, которые северокорейское руководство считало "идейно близкими". Эти страны, однако, и сами по себе не очень поощряли излишне близкие контакты между своими гражданами (в том числе и находящимися за границей) и иностранцами (в том числе и жителями страны пребывания). Я сам перед выездом в КНДР заполнял мнгостраничное "Выездное дело", в котором, в частности, следовало написать подробную автобиографию. Одной из ритуально обязательных фраз в автобиографии было: "Контактов с иностранцами не поддерживаю, в переписке не состою". Конечно, это было одновременно идиотизмом и лицемерием, так как и в те времена для студента востфака "не поддерживать контактов с иностранцами" было физически невозможно. Тем не менее, это было напоминанием о том, что теоретически излишнее общение даже с гражданами "страны изучаемого языка" может привести к некоторым неприятностям. В реальности мы не сталкивались с проблемами такого рода, хотя некоторые из сокурсников, побывавших в арабских странах, рассказывали почти комические истории о неистовой бдительности тамошних советских посольств.

Однако Советский Союз восьмидесятых годов был достаточно либеральным режимом. Многие иностранцы, приехавшие в КНДР, прибыли туда из мест с куда более свирепыми порядками: из еще полу-маоистского Китая, из более или менее сталинистских Румынии, Албании, Вьетнама, из полпотовской Кампучии (шедевр, вообще не нуждающийся в комментариях). Понятно, что им приходилось быть еще осторожнее, чем нам, гражданам СССР и иных "либеральных" социалистических стран. Возможно, эти ограничения сказывались не столько на общении с корейцами (его все равно не допускали сами северокорейские власти), сколько на общении иностранцев между собой, которое было достаточно ограниченным и напряженным. Даже нам, советским студентам, было запрещено: а) посещать иностранные посольства и учреждения (в том числе и самых дружественных стран); б) ходить по городу в одиночку (запрет полностью игнорировался, о чем все прекрасно знали); в) посещать некоторые "международные" учреждения, в т.ч. Дипломатический клуб и гостиницу "Потхонган"; г) иметь на руках загранпаспорта (их сдавали в посольство: официально, чтобы обеспечить их сохранность; реально, чтобы никто из нас не воспользовался возможностью и не бежал в третью страну).

Однако вернемся к иностранному Пхеньяну, центром которого был, конечно, посольский квартал. Расположившийся в Восточном Пхеньяне посольский квартал был застроен небольшими особняками современной архитектуры, в которых дипломаты обычно и работали, и жили. Как мне объяснили, это было связано не столько с соображениями удобства и безопасности, сколько с тем, что до конца семидесятых годов в Пхеньяне у иностранцев не было возможности снимать в городе более или менее благоустроенные квартиры. Только около 1980 г. в северокорейской столице появились специальные дома для иностранцев, которые находились под постоянным наблюдением спецслужб и тщательно охранялись (один такой жилой городок для специалистов и дипломатов находился на территории посольского квартала). Теоретически по улицам посольского квартала мог ходить любой, никаких оград, отделявших квартал от города, не было, но на практике корейцы на такую прогулку обычно не решались, так что улицы там были пустынны.

Посольства были невелики по штатам: в большинстве из них работало лишь несколько дипломатов, а в посольстве Мальты (как и в представительстве ООП) весь дипломатический аппарат в 1985 году вообще состоял лишь из одного человека - самого посла.

В центре посольского квартала располагался магазин "Пхеньян" (известный среди советской колонии как магазин "Интурист"), где иностранцы на "зеленые" (неконвертируемые) сертификаты покупали продукты и кое-какие вещи. Там же, на первом этаже магазина, было небольшое ателье, где шили одежду и обувь, а также ремонтные мастерские для иностранцев или корейцев - счастливых обладателей сертификатов.

В небольшой пристройке к зданию магазина располагалось примечательное заведение, неофициально известное как "кимчхи-бар". Непонятно, почему это довольно уютное кафе называли баром и при чем здесь знаменитая корейская капуста. Именно в этом небольшом, без претензий, кафе, за покрытыми клеенкой столами чаще всего назначали друг другу встречи иностранцы. Под разговор там можно было заказать чашку кофе с мороженым или банку японского пива "Асахи" с соленым арахисом на закуску. Пиво там подавали неплохое, мороженое - так себе, но все равно много лучше того, что продавалось в уличных ларьках и было почти несъедобно. Именно там, у покрытого клеенкой стола, коротал время постоянно тоскующий личный состав мальтийского посольства, который, как я уже упоминал, состоял только из одного человека. На Мальте тогда у власти было левое правительство, которое по каким-то причинам решило не только установить дипотношения с КНДР, но и держать там посла на постоянной основе. Делать послу было совершенно нечего, и он прославился своей привычкой слегка приставать к иностранкам помоложе. Впрочем, приставания его обычно носили достаточно безобидный характер и, как правило, ограничивались активными попытками угостить их пивом или мороженным (как я понимаю, за счет мальтийского правительства).

Иностранных специалистов в Пхеньяне (да и в КНДР вообще) тогда было немного. Эпоха активной советской помощи уже давно миновала. Точных цифр я не знал, но думаю, что в 1985 г. наших специалистов там было не более 30 человек (не учитывая их жен и детей). Кроме них, были там также немцы и несколько инженеров-французов, работавших на строительстве гостиницы "Коре". Вдобавок, некоторые советские специалисты работали в других городах страны.

Важным центром "иностранной жизни" был и Дипломатический клуб, который располагался рядом с мостом Тэдонге, на восточном берегу Тэдонгана. Представлял он из себя сравнительно небольшое двухэтажное здание. На первом этаже его находился ресторан и кинозал, в котором по вечерам показывали иностранные фильмы (обычно - недублированные), а наверху была дискотека с баром, биллиардная и кабинеты для бесед и игры в карты. Открылся клуб весной 1984 года и быстро стал любимым местом встреч иностранцев, в том числе и неофициальных деловых свиданий дипломатов. Само собой, ни у кого не вызывало сомнения, что корейские спецслужбы предусмотрительно оборудовали клуб всеми необходимыми микрофонами, поэтому-то серьезные разговоры обычно велись в шумном полумраке танцевального зала. Охотно ходили туда не только дипломаты, но и "простые" иностранцы -- студенты и специалисты. Часто бывали там и советские студенты, хотя я сам не слишком часто посещал это заведение: мне был неприятен контраст между сытой жизнью в его стенах и голодом, нищетой, страхом, царящими за его пределами.

Впрочем, это была моя причуда, остальные же студенты, как уже говорилось, ходили в клуб практически еженедельно. Длилось это, однако, недолго: в феврале 1985 года советское посольство категорически запретило посещение клуба всем советским гражданам, не имеющим дипломатического статуса. Редкими гостями были там и китайские дипломаты, но причина тут иная: они получали зарплату одними долларами, вон на руках у персонала китайского посольства не было совсем. Конечно, они могли обменять свои доллары на сертификаты, но это невыгодно, так что китайцы экономили истово, и в учреждениях для иностранцев почти не появлялись (вдобавок, такие посещения во многих случаях им просто не разрешались). Не было видно в городе и сотрудников имевшегося тогда в Пхеньяне полпотовского "посольства Демократической Кампучии", которым, видимо, было запрещено почти все.

По субботам пхеньянские иностранцы собирались в водно-спортивном комплексе Чхангванвон, кассы которого в этот день продавали билеты только за валютные сертификаты. Не буду описывать это великолепное сооружение с сауной, парной, двумя бассейнами, множеством душевых и ванных комнат, а скажу лишь, что оно пользовалось заслуженной любовью и иностранцев, и самих корейцев. Как ни странно, но попасть туда могли не только чиновники, но и простые корейцы, все, кто купит билет (по субботам - только на сертификаты, а по прочим дням - и на обычные, "деревянные" воны).

В 1985 г. для иностранцев существовал специальный книжный отдел на пятом этаже 1-го универмага, вскоре после этого, впрочем, закрывшийся. Я проводил там немало времени. Было там, конечно, много пропагандистских изданий на русском и других иностранных языках, но немало и собственно корейских книг. Торговля там шла на "зеленые" (неконвертируемые) сертификатами и выбор был, само собой, несравненно лучше, чем в обычном корейском магазине, где стояли только труды Ким Ир Сена, а все другие издания, если и доходили до прилавка, то раскупались в мгновение ока. Продавались там и книги, которые в открытую продажу не поступали вообще: энциклопедии, богато иллюстрированные альбомы и т.п., были в этом магазине даже кассеты с записями корейской музыки. Впрочем, обычно там было малолюдно: большинство живущих в Пхеньяне иностранцев не знало корейского языка, да и те немногие, что как-то им владели, не слишком интересовались северокорейскими книгами.

В семидесятые годы иностранцам в обычных книжных магазинах никаких изданий не продавали в принципе. Поэтому один из учившихся в те годы в университете советских студентов (ныне он -- легендарная фигура в корееведно-дипломатических кругах и, вполне возможно, будущий наш посол на Юге или на Севере) поступал своеобразно и решительно. Он просил показать интересующую его книгу, смотрел на цену, а потом, отсчитав нужную сумму, выходил из магазина с книгой в руках. Часто его пытались останавливать, но ответ был один: "Я уже заплатил, в чем дело?". Можно осуждать его, но тогда это был единственный способ получить нужное издание.

Главными центрами бытового обслуживания иностранцев были гостиницы. Разумеется, в КНДР существовала жесткая сегрегация, и в гостиницах, предназначенных для иностранцев, корейцы (за исключением, возможно, высших чиновников) останавливаться не могли. При интуристовских гостиницах располагались магазины и киоски, в том числе и книжные, парикмахерские, прачечные и другие подобные учреждения. Только для иностранцев работала единственная в городе химчистка при гостинице "Пхеньян".

Разумеется, во всех гостиницах были рестораны для иностранцев. Весной 1985 года при гостинице "Чхангвансан" открылось большое кафе-мороженое, совместное предприятие с какой -то японской фирмой (конечно, принадлежавшей японцу корейского происхождения). Японцы обучили весь его персонал, оформили зал в соответствии с тогдашними требованиями мирового дизайна, оборудовали кухню. Это заведение, действительно, было каким-то не совсем северокорейским и по духу. Даже официантки там носили не обычную в КНДР, самим Ким Ир Сеном предписанную прическу с завивкой, а коротко стригли волосы на японский манер, не завивая их (по-моему, эта прическа действительно больше идет кореянкам). Более того: у официанток там даже не было обязательных для всех корейцев значков с изображением Вождя! Не было портрета Великого и Мудрого и на стене этого заведения! Как владельцам удалось добиться этих неслыханных привилегий -- не берусь сказать, но факт остается фактом. Ходили туда в основном иностранцы, но изредка заглядывали и представители "золотой молодежи", сынки чиновников с улиц Чхангван и Чхоллима, которые у папаш подразжились сертификатами. Готовили в кафе неплохо, хотя цены, конечно, были немалыми: чашка обычного чая с лимоном стоила там около доллара.

Иностранных туристов в Корее было тогда немного, причем почти все они приезжали из Советского Союза. Советские туристы ездили в Корею почти исключительно летом, с мая по сентябрь, группами по 30-40 человек, продолжительность поездки обычно была около двух недель, причем дней пять из всего этого времени туристы проводили Вонсане и Кымгансане, где был построен крупный туристский центр. Порою в стране одновременно находилось 3-4 советские группы. В те благополучные времена поездка эта была по цене доступна для большинства, однако путевки распределялись, как тогда говорили в СССР, "по профсоюзной линии". Практически это означало, что порою путевки эти появлялись на каком-нибудь омском заводе, в то время как у большинства наших корееведов возможности съездить в Корею практически не было. В самом Пхеньяне наши туристы, как и туристы из других социалистических стран, жили тогда в гостинице "Чхангвансан" (на проспекте Чхангван) и в гостиницах "Пхеньян" и "Хэбансан" (на проспекте Сынни). Там же, как правило, останавливались и советские делегации невысокого уровня. Для очень немногочисленных западных туристов и высокопоставленных визитеров была зарезервирована небольшая, но роскошная гостиница "Потхонган", рядом с которой прилепилось низкое строение "Ансан-клаба", где проводили свой досуг граждане капиталистических стран.

Об этом клубе весьма своеобразные слухи ходили как среди корейцев, так и среди советской колонии, членам которой, кстати, посещение этого заведения было категорически запрещено. В клубе к услугам дорогих иностранных гостей была не только изысканная кухня, но и профессионально уступчивые официантки, которых корейские власти специально приглашали по контракту из стран Юго-Восточной Азии. Однажды один весьма неприятный индонезиец, с которым я в силу обстоятельств вынужден был беседовать довольно любезно и довольно долго, стал жаловаться, что у таиландских проституток кончился срок контракта и они уехали, а их филиппинские коллеги должны будут приехать только в апреле, то есть через три месяца, так что бедолаге оставалось лишь маяться и тосковать.

Кроме советских туристов, много было в Северной Корее и японцев, точнее, японских корейцев, в первую очередь - студентов и молодежи, представителей всяческих корейских союзов и землячеств, особенно - Чхонрна, пропхеньянской организации японцев корейского происхождения. Хотя официальных дипломатических отношений между Токио и Пхеньяном не было, японцев и японских товаров в Корее хватало (в большинстве случаев, впрочем, это были японцы корейского происхождения). Особенно много было среди них студентов, в том числе и из существующего в Японии корейского университета. Путешествовали они обычно группами, все в форме, аккуратные, подтянутые и очень японские, очень непохожие по своему виду на северокорейцев. Единственное, пожалуй, что объединяло их с корейскими студентами - это постоянные построения, переклички и поверки, которые проводились даже в вестибюлях гостиниц и выглядели довольно эффектно: группа туристов вполне западного вида вдруг преображалась в нечто, напоминающее роту Советской Армии.

Сразу по прибытии туристов консул обязательно предупреждал их о том, что Корея -- не та страна, где можно везде и всюду щелкать фотоаппаратом. Вообще иностранец с фотоаппаратом в Корее постоянно ощущал на себе подозрительные взгляды прохожих, для которых он был явным шпионом. Во время моей первой поездки в Корею в середине восьмидесятых эта подозрительность выливалась лишь, самое большое, в засветку пленок, но десятилетием ранее дела часто принимали худший оборот: бдительные граждане (а, скорее всего, просто переодетые сотрудники службы безопасности) якобы нечаянно толкнув иностранца, выбивали из его рук фотоаппарат, который, естественно, разбивался вдребезги, так что урок был достаточно суров. Надо сказать, что происходило это не тогда, когда иностранец снимал военные части или индустриальные гиганты (этого никто и не делал), но когда он намеревался запечатлеть реальную жизнь Кореи: трущобы, бедно одетый народ, детей на спинах матерей. Жертвами первое время становились советские туристы, на возмущенные протесты которых в посольстве реагировали, лишь разводя руками и бормоча что-то нечленораздельное о "специфике страны" и "сложности отношений". Но в конце концов таким образом был разбит дорогой зеркальный фотоаппарат у одной немки и тут реакция не заставила себя ждать. По инициативе посольства ГДР ряд иностранных посольств и представительств заявил корейским властям протест, выразив возмущение такими хулиганскими выходками. Протест возымел действие, и подобные случаи больше не повторялись.

Несколько слов хотелось бы сказать и о жизни советского посольства, которая, впрочем, известна мне была больше понаслышке, так что эти заметки будут весьма поверхностными. Советское посольство было самым большим в Пхеньяне и по числу обитателей, и по площади. Расположилось оно рядом с театром Мансудэ, в самом центре северокорейской столицы и занимало целый -- и довольно большой -- квартал. Вдоль улицы в ряд выстроились невысокие серые здания ГКЭС, торгпредства, самого посольства и его консульского отдела (ГКЭС, торгпредство и посольство, строго говоря, были самостоятельными учреждениями, но дальше я буду обобщенно именовать их всех "советским посольством"). За этими официальными зданиями находился посольский городок: несколько желтоватых домов в стиле неоклассицизма пятидесятых годов, каре гаражей, котельная, летний открытый бассейн и большое серое здание советской школы, в котором поместились также прачечная, поликлиника и несколько квартир. В центре посольского городка стоял небольшой деревянный магазин, по виду (да, за некоторыми исключениями, и по ассортименту товаров) очень похожий на обычный российский сельский магазинчик тех лет.

Большинство дипломатов составляли выпускники МГИМО, более или менее владевшие корейским. Тем не менее, квалифицированных переводчиков не хватало. Тогда считалось, что в СССР было только три человека, достаточно свободно владеющих корейским языком: А. Иргебаев, В.Сухинин и ?.Минаев. Только они были в состоянии переводить переговоры на высоком уровне. Определенную нехватку специалистов усугубляло и то обстоятельство, что большинство дипломатов, хотя и владело корейским достаточно посредственно, отнюдь не стремилось совершенствоваться в языке. Дело в том, что чем лучше знал сотрудник посольства корейский, тем чаще его отрывали от нормальной повседневной работы, и использовали как переводчика. Это, конечно, мешало чисто профессиональному росту и карьерному продвижению, да и перспектива полного превращения в толмача мало кого радовала.

Сотрудники посольства редко покидали пределы своего тесного мирка, огороженного высокой решетчатой оградой. Особенно относилось это не к самим сотрудникам посольства и других советских организаций, а к их женам. Впрочем, их можно было понять: все вокруг для них было настолько странным и непривычным, что даже обычная дальняя прогулка по городу, как я не раз замечал, представлялась им делом весьма рискованным. Они совершенно не знали языка, не могли ни объясниться на улице, ни прочесть вывеску, ни даже просто найти нужный троллейбус, ведь маршруты обозначались не цифрами, а названиями конечных пунктов и, значит, чтобы разобраться в них, надо было уметь читать по-корейски. Неудивительно, что посольские дамы выходили в город только, чтобы посетить расположенный поблизости долларовый магазин или водно-спортивный комплекс Чхангванвон (известный под непочтительным названием "баня").

Жизнь в самом посольстве была достаточно монотонной. Была там, правда, хорошая библиотека, четыре раза в неделю (по средам, пятницам, субботам и воскресеньям) в кинозале при консульстве показывали советские фильмы, но этим все развлечения и ограничивались. За пределами посольства тоже трудно было особо развлечься: Пхеньян -- не Париж, и три раза подряд слушать одну и ту же "революционную оперу" не сможет и закаленный человек. Естественно, что бесчисленные "музеи революционных заслуг Великого Вождя" тоже не вызывали у советской колонии особого интереса.

Особенно страдали от такой жизни опять-таки женщины, которые в своей массе не работали, ведь "женских" рабочих мест в советских учреждениях было мало и устроиться туда было очень трудно, а иметь какое-то дело хотели почти все. Некоторые работали на общественных началах, бесплатно. Отдушиной для посольских дам служила довольно активная самодеятельность и кружки, но все-таки их основным наслаждением было тщательное изучение каталогов гонконгских фирм, через которые сотрудники посольства могли выписывать для себя всяческие дефициты (дешевле, чем в долларовом магазине, да и выбор побольше).

Надо сказать, что перед отъездом в Корею я слышал немало нелестных слов об отношении к студентам в наших посольствах за рубежом. Не знаю уж, как тогда обстояли дела в других странах, но о нашем посольстве в КНДР такого сказать ни в коем случае было нельзя. В посольстве с вниманием относились к нашим нуждам, всегда шли навстречу, ни разу не отказывались помочь, когда у кого-то из нас, советских студентов, возникали сложности. Порою бывало даже неудобно, когда сотрудники посольства или консульства жертвовали своим временем и тратили немало сил, чтобы помочь нам выйти из какого-нибудь затруднения, в общем, не столь и серьезного.

Какова была финансовая ситуация в "иностранном Пхеньяне"? В денежном обращении КНДР в самом начале 1980-х годов произошли крупные перемены. Примерно в 1982 году корейские власти ввели систему валютных сертификатов (т.н."вехва паккун тон") двух типов ("зеленые" и "красные"), и в результате в Северной Корее возникли фактически три полунезависимые денежные системы. Поначалу сертификаты внешне выглядели почти так же, как и "обычные" северокорейские деньги, отличаясь от них лишь одной деталью - небольшой прямоугольной печатью зеленого или же красного цвета. Впоследствии, в конце восьмидесятых, внешнее сходство с "обычными" деньгами сертификаты утратили.

В 1984/85 гг., "зеленые" сертификаты получали, во-первых, вернувшиеся из-за границы корейцы, которым они выдавались в обмен на сдаваемую в казну неконвертируемую валюту (советские рубли, марки ГДР, болгарские левы и т.п.). "Зелеными" сертификатами выплачивали зарплату своим дипломатам и специалистам правительства тех стран, где в ходу была неконвертируемая валюта. "Зеленые" сертификаты также получали те иностранцы, что находились на северокорейском обеспечении: некоторые специалисты, те из студентов, что учились на корейскую стипендию, чучхеисты разных видов (под последними я имею в виду активистов всяческих зарубежных обществ по изучению идей чучхе - - весьма специфическая публика). Кстати, стипендия советских студентов тогда составляла 300 "зеленных" вон (вполне приличная сумма, если учесть, что немцы получали 220, а китайские - и вовсе около 130 сертификатных вон в месяц). Деньги студентам платили посольства.

"Зеленые" сертификаты по своей покупательной способности существенно превосходили "обычные" корейские деньги (впрочем, покупательная способность последних была очень близка к нулевой). На "зеленые" можно было приобретать товары в специальных магазинах, где, само собой, не было никаких карточек, но всегда продавалось мясо, колбаса, молоко, фрукты. Товары были там в основном северокорейского производства, но по своему качеству они резко отличались от тех, которые простонародье могло купить в обычном магазине по карточкам. В "зеленых" валютниках на витринах лежали не только те товары, которые можно было увидеть и в обычных магазинах, где они выполняли главным образом роль декораций, но и, скажем, шоколад или вельвет, о существовании которых подавляющее большинство жителей Северной Кореи никогда и не слышало. Бывали в этих магазинах для владельцев "красных вон" и импортные товары, но мало и, в основном, невысокого качества. Вещей ценных и, так сказать, крупноформатных (электроника, мебель, одежда) на "зеленые" почти не продавали. Самый крупным из "зелено-сертификатных" магазинов был уже упомянутый "Пхеньян", что находился в центре посольского квартала (в те времена в советской колонии его называли "Интурист"). Киоски, где торговали на "зеленые" сертификаты, были в каждой интуристовской гостинице, в Дипломатическим клубе, в других местах, где бывали иностранцы.

"Красные" сертификаты занимали более высокую ступень в северокорейской валютной иерархии: их получали в обмен на конвертируемую валюту. Даже многие социалистические страны страны тогда выплачивали своим сотрудникам часть зарплаты конвертируемой валютой, ведь на "зеленые", не говоря уж об обычных деньгах, нельзя было купить многих обиходных вещей. Граждане СССР, например, тогда получали долларами 10% своей зарплаты. Фактически "красные" сертификаты являлись аналогом конвертируемой валюты, их можно было свободно и официально обменять на доллары. Курс красного сертификата был жестко привязан к японской иене из расчета: 100 иен -- 1 "красный" сертификат. На черном рынке, который в то время, впрочем, еще не получил особого развития, весной 1985 года за один "красный" сертификат давали три "зеленых", а за 1 "зеленый" - три обычные воны.

Для мелкой монеты (чона -- 1/100 северокорейской воны) до 1 января 1985 года сертификатов не было. Поэтому-то многие корейцы, покупая товары на "красные" воны, часть стоимости выплачивали чонами (сдачу при расчетах валютой и "красными" брали тогда только валютной мелочью, обычно - иенами, реже - центами). Продавцы тоже, видимо, могли, заменив часть "зеленой" выручки своей мелочью, положить себе в карман некоторую сумму. Чтобы предотвратить это, с первого января 1985 года были введены специальные чоны для иностранцев, отличающиеся от обычных монеток двумя небольшими пятиконечными звездочками.

Кстати, уже после нашего отъезда, где-то в конце восьмидесятых, северокорейцы переименовали "красные" сертификаты в "зеленые", а "зеленые" -- в "красные". Новые названия были, конечно, логичнее, так как "зеленый" сертификат стал северокорейским воплощением доллара (который, как известно, вечнозеленый), а "красный" сертификат своими революционным цветом напомнил о валюте стран победившего социализма, как известно, неконвертируемой. Однако эти перемены произошли позднее.

В 1986-1987 гг. южнокорейская и японская пресса стала сообщать, что с 1986 г. всем владеющим валютой северокорейским гражданам было официально разрешено делать покупки в валютных магазинах. Однако когда я был в Пхеньяне в 1984-1985 гг., я обратил внимание на то, что уже тогда северокорейцы появлялись в валютных магазинах совершенно свободно. На мой тогдашний взгляд это казалось странным, ведь в те времена советскому человеку в ленинградском или московском валютном магазине ничего бы не продали (более того, попытка что-то купить там за доллары вполне могла кончиться серьезными неприятностями).

"Красные" сертификаты использовались наравне с долларами, иенами, фунтами в валютных магазинах, центральный из которых располагался тогда на проспекте Чхангван, рядом с тщательно охраняемыми кварталами высшего чиновничества. До февраля 1985 года этот магазин назывался "Тэдонган", но потом его назвали по- новому (возможно, это было связано с тем, что он стал совместным предприятием и у него появился новый совладелец -- японец корейского происхождения). Название дали ему надо сказать, довольно меткое -- универмаг "Рай" ("Раквон"). Происходило это название от наименования района, в котором располагался магазин, но в нем звучала немалая, хотя, скорее всего, и непреднамеренная ирония: контраст между обычным, "для народа", корейским магазином и этим универмагом "Рай" невозможно было даже представить. На полках этого магазина рядами выстроились магнитофоны и приемники, десятки видов часов, холодильники, фотоаппараты, моднейшая одежда, изысканные продукты, косметика - все лучшего качества, все по мировым стандартам (и, конечно, по ценам несколько выше мировых). Обслуживание в универмаге тоже было построено по японскому образцу. Витрины, тележки, проходные турникеты были сделаны в Японии и прямо-таки сияли японским блеском, а миловидные продавщицы, одетые не то, чтобы совсем уж по-японски, но и не совсем по-северокорейски, тоже вели себя отчасти по-капиталистически: подходили к покупателям, здоровались с ними, активно помогали выбирать товар. Любопытно, что некоторые из продававшихся там товаров, возможно, были изготовлены в Южной Корее. По крайней мере, кроссовки южнокорейской фирмы, да еще и с олимпийской символикой, в этом магазине купили многие сотрудники советского посольства (дело, напомню, происходило незадолго до сеульской Олимпиады 1988 года).

Кроме этого универмага в Пхеньяне тут и там встречались и другие валютные магазинчики, довольно многочисленные (мне довелось в своих частых и долгих прогулках по корейской столице обнаружить четыре или пять таких торговых точек, но в действительности их, видимо, было много больше). Они представляли из себя любопытные заведения, отчасти снаружи похожие на закрытые распределители для чиновничества. У таких магазинчиков не было никаких наружных вывесок, а их окна были тщательно зашторены или закрашены.

Среди покупателей универмага "Рай" иностранцы составляли заметную, но меньшую часть, а уж в "малых" долларовых магазинах они вообще и не появлялись. Основные покупателями там были северокорейские функционеры и их жены -- не по-корейски толстые, изысканно одетые, с холеными, надменными лицами. Впрочем, и простой кореец в болтающемся мешком френче и в матерчатых тапочках был там тоже нередким посетителем, а порою даже и покупателем. Сотрудники посольства говорили, что часто встречают в валютном магазине знакомых чиновников, в том числе и членов ЦК ТПК, а многие из машин, что выстроились в ряд у входа в "Рай", имели номера ЦК.

Обилие чиновников заставило сотрудников посольства заподозрить, что корейская элита получила легальный доступ к валюте. Уже позже мне удалось выяснить, что эти предположения были совершенно справедливы, и что с начала восьмидесятых аппарат ЦК, генералитет и высшее чиновничество стали получать часть своей зарплате в валюте, на которую они и отоваривались в "Раю".

Кроме валютного жалования северокорейских боссов, было еще несколько источников, из которых тогда в карманы корейцев попадала валюта. Немалую роль играли переводы от родственников из-за границы, главным образом, из Японии. Деньги оставались на руках у тех немногих счастливцев, что побывали за границей в командировках или на учебе. Наконец, еще одним источником служили взятки, которые уже тогда стали все чаще брать в валюте.

Ну и теперь о нас, об иностранных студентах. Всего в Пхеньяне училось тогда примерно 150-200 студентов из различных стран. Большинство их составляли китайцы, которых весной 1985 года было 120 человек (вместе с преподавателями-стажерами). Все иностранцы, прибывшие в Пхеньян на учебу, сначала в течение года осваивали корейский язык на кафедре корейского языка для иностранцев при филологическом факультете университета Ким Ир Сена, а уж потом направлялись в "свои" вузы для получения образования по специальности. Больше всего иностранцев было в музыкальном, педагогическом, политехническом и сельскохозяйственном институтах. Поскольку мы находились в Пхеньяне на годичной практике, то все наши десять корейских месяцев мы провели в университете Ким Ир Сена.

Жили мы в общежитии студентов-иностранцев - небольшом здании у самого входа в университет. В общежитии было 5 этажей, но собственно иностранные студенты обитали лишь на втором -- женском и третьем -- мужском этажах. На первом этаже находились столовая, небольшой магазинчик и кабинеты чиновников и спецслужбистов, приставленных к иностранцам, а на четвертом и пятом жили работники столовой и самого общежития, а также аспиранты Университета (вход на эти этажи был отдельный, по особой лестнице).

На первом этаже, у входной двери расположилась небольшая проходная, в которой круглые сутки находился дежурный. Разумеется, вход в общежитие посторонним был категорически запрещен, так что если к кому-нибудь из живущих с нами корейцев приходили друзья или родственники, то им приходилось в самом низу, у проходной, ждать, когда их товарищ спустится к ним. На общежитии, как и на подавляющем большинстве административных, учебных и общественных зданий в КНДР, не было никакой вывески.

В 1984/85 учебном году студентов было немного: 7 - из СССР, 8 - из Восточной Германии, 4 - из Чехословакии, 2 - из Пакистана и четверо полпотовцев (точнее, сторонников принца Сианука). Больше всего было китайцев - 6 студентов и 22 преподавателя, прибывших в Корею на стажировку. Надо сказать, что почти все эти студенты приехали в КНДР изучать собственно корейский язык, а не какие-либо специальные предметы. Исключение составляли лишь две молоденькие и симпатичные пакистанки, которые, кстати, оказались в КНДР случайно, не имея об этой стране никакого реального представления и судя о ней лишь по красивым картинкам в журнале "Корея" и подобных изданиях. Отчасти барышни, как выяснилось, просто перепутали Северную Корею с Южной: многое из того, что они дома слышали о делах в Южной Корее, стало у них ассоциироваться с Севером. Естественно, что северокорейская действительность поначалу повергла их в шоковое состояние, но они все-таки остались в Пхеньяне с твердой решимостью выучить язык и потом получить какую-нибудь специальность.

Распорядок нашей жизни, в общем, был похож на распорядок жизни корейских студентов. С семи утра начинался завтрак в столовой при общежитии, потом мы шли на занятия, которые продолжались до обеда, то есть до часу дня. Ужинали мы в семь вечера. Питание в столовой для иностранцев было изумительным по качеству и очень умеренным по цене. Для студентов из разных стран готовили по-разному: немцам, советским и чехам готовились одни блюда, китайцам и кампучийцам - другие, пакистанкам (всего лишь двоим!) - третьи. Вообще-то наши предшественники - студенты, бывшие в Корее на практике на несколько лет раньше нас, жаловались, что в их времена и питание, и бытовые условия были не блестящими, хотя, разумеется, они были много лучше, чем у собственно корейских студентов. Однако, после визита Ким Ир Сена в СССР и Восточную Европу (и, видимо, в связи с этим визитом), который произошел весной 1984 года, питание резко улучшилось, в самом общежитии сделали основательный ремонт, оклеили жилые комнаты обоями, переменили мебель.

Жили мы по два человека в простых, но удобных комнатах площадью около 10 квадратных метров. Кроме кроватей, в комнате стоял платяной шкаф, два стола с настольными лампами, два небольших книжных шкафа и тумбочка с термосом. При желании иностранцы могли поселиться друг с другом или, если были свободны комнаты, то и поодиночке, но большинство предпочитало соседствовать с корейским студентом - так называемым "тонсуксэном". Для корейских студентов попасть в число "тонсуксэнов" было немалой привилегией, и ее удостаивались лишь те, кто лучше учился или же имел мощную протекцию. Условия в нашем общежитии были, конечно, несравненно лучше, чем в обычном, корейском, да и, кроме того, иностранцы рассматривались как источник некоторых доходов. Многие (но далеко не все) тонсуксэны относились к "своим" иностранцам как к этакому крану, из которого на них должны были проистекать разные материальные блага. Впрочем, начальство тонсуксэнов - университетские чиновники тоже охотно принимало подношения и даже вымогало их, хотя и более тонко.

Были среди тонсуксэнов и личности, весьма изобретательные по части торговли и предпринимательства. Например, местный комсомольский вожак, глава комсомольской организации живших в общежитии студентов, не только активно торговал долларами, но и использовал иностранцев для своих спекуляций. Его излюбленная схема была основана на том обстоятельстве, что ни в одном открытом официальном документе не говорилось о наличии в КНДР карточной системы, поэтому и в Первом универмаге иностранцу продавали все, что он попросит, причем платить за это можно было не только сертификатами, но и обычными, "деревянными" вонами.

Комсомольский вождь давал иностранцам деньги и просил на них купить в Первом универмаге дефицитные товары. Обычно речь шла о вине, которого в провинции не было даже в валютных магазинах (эти учреждения имелись в любом крупном городе). Бутылка гадкого виноградного вина, которая в пхеньянском магазине, где она выполняла чисто декоративные функции, стоила чуть меньше трех обычных вон, на черном рынке в провинции продавалась за один доллар (то есть за 9 вон). Как-то перед поездкой в родной город на каникулы наш молодежный вожак попросил одного студента-иностранца купить 30 бутылок вина, а другого -- еще 20. Все это было продано на черном рынке с трехсотпроцентной прибылью. К этому надо добавить большое количество ткани, которое было закуплено для него его соседом - иностранцем, так что доход этого молодого коммерсанта оказался немалым (впоследствии, уже в пост-перестроечной России, мне еще раз довелось встретить этот любопытный гибрид: комсомольский деятель, ставший крупным торговцем водкой).

Важнейшими задачами тонсуксэнов считалась, конечно, не спекуляция спиртным, а пропаганда "бессмертных идей чучхе" и "величия Дорогого Вождя", а также наблюдение за иностранными студентами. Надо сказать, что в решении первой задачи никто из тонсуксэнов рвения не проявлял и разговоров на чучхейские темы почти не вел. Что же до наблюдения за нами, то каждый день в 18.30 все тонсуксэны, собравшись в специальной комнате на первом этаже, сообщали своему начальнику из университетских особистов о том, где были и что делали их соседи-иностранцы, а раз в неделю писали докладные на эту же тему. Тогда общежитским особистом был подполковник Ли Хе Су, который, да не покажется это заявление странным, всегда казался мне дельным и серьезным человеком. Питались тонсуксэны в своих столовых, вместе с "простыми" корейскими студентами.

Чистота и порядок в нашей обители поддерживались образцовые, уборщицы, монтеры, слесари работали не покладая рук, делали все, чтобы создать нам наилучшие условия. Относились к нам все они очень доброжелательно.

Все студенты объединялись в группы исключительно и строго по национальному признаку, без учета уровня их подготовки. Студенты, приехавшие их одной страны, должны были заниматься вместе, даже если они прибыли из разных вузов, с разных курсов и уровень знания языка у них был очень разным. Программа обучения, конечно, зависела от продолжительности пребывания в Корее. Студенты из СССР, например, приезжали на десять месяцев (за исключением студентов ИСАА при МГУ, которые проводили в Корее шесть месяцев), из Восточной Германии -- на 2 года, из Чехословакии - на 6 месяцев, а китайцы и полпотовцы изучали корейский язык многие годы.

Программа обучения советских студентов предусматривала лекции по корейской грамматике и занятия по чтению текстов, переводу с русского на корейский, иероглифике и так называемому "разговорному языку". Я взял здесь это слово в кавычки, потому что в действительности занятия эти заключались в прослушивании фонограммы какого-нибудь корейского фильма и разборе ее, что, надо сказать, было действительно очень полезно для изучения грамматики живого разговорного языка (хотя сами фильмы, в каждом из которых -- я не поленился подсчитать -- Ким Ир Сен упоминался от 40 до 60 раз, нагоняли зевоту). Занятия по изучению текстов, как видно уже из их названия, заключались в прочтении и переводе рассказов из специальной хрестоматии, в большинстве своем посвященных описанию разнообразных подвигов и добродетелей Ким Ир Сена. Иероглифика преподавалась в ограниченном объеме и те, кто не имел раньше дела с иероглифами, быстро забыли эту премудрость.

Считалось, что иностранцы "учились в университете", но, наверное, лучше сказать, что мы "учились при университете", так как никакой прямой связи с университетскими организациями у нас не было, и мы даже не могли, как правило, посещать обычные лекции вместе с корейскими студентами. Все делалось лишь через чиновников, работающих при общежитии, либо через преподавателей кафедры. Только они могли организовать встречу с тем или иным специалистом, получение и ксерокопирование книг, даже посещение большинства музеев нужно было согласовывать с ними.

Не было у иностранных студентов и стажеров и права пользоваться центральной университетской библиотекой. Разумеется, в самые первые дни нас повели на обзорную экскурсию по университету и показали библиотеку: каталоги, читальные и абонементные залы. Но этим все и ограничилось. Каждый раз, когда кто-либо из нас пытался войти в здание библиотеки, у самых дверей его останавливал дежурный и вежливо, но решительно сказав, что сюда вход иностранцам запрещен, не подпускал даже к каталогам. Насколько мне известно, никому из советских граждан прорваться через этот заслон так и не удалось. Мы, иностранные стажеры, могли получить книги таким образом: при нашем общежитии располагалась небольшая библиотечка, к заведующему которой мы обращались с просьбой найти литературу по той или иной теме. Он сам подбирал в центральной библиотеке те книги, которые считал возможным показывать иностранцам, и выдавал их нам. В другие библиотеки Пхеньяна вход нам был тем более заказан. Хотя во время экскурсий в "Народный дворец учебы" нас настойчиво приглашали в его библиотеку, но когда студенты из ГДР попытались проникнуть туда, у них ничего не вышло: под разными предлогами их и там не подпустили даже к каталогу.

Не так-то просто было иностранцу и сходить в музей. Для свободного посещения в Пхеньяне тогда были открыты только четыре музея: исторический, этнографический, искусства и Музей-памятник победы в Отечественной Освободительной войне. Остальные музеи (по большей части - пресловутые "музеи заслуг Великого Вождя", а также очень близкий к ним Музей истории корейской революции) можно было посещать только в организованном порядке, с экскурсиями. Как-то я и С.О. Курбанов решили сходить в Музей истории корейской революции. Как нам объясняли в самом музее, для начала мы обратились в общежитии по начальству с соответствующей просьбой. В ответ нам было сказано традиционное корейское "Обсудим". За последующие две недели мы не раз напоминали об этой просьбе, но лишь через 16 дней нам сообщили, что все согласовано и мы можем ехать в музей. От общежития администрация выделила нам машину и сопровождающего из числа аспирантов. В музее нас встретила гид и мы вдвоем, в сопровождении двух корейцев, не спеша двинулись по залам, почти совершенно пустым (ведь для корейских посетителей музей открыт только в определенные часы, а ходить в него можно только группами).

Для иностранных студентов организовывались экскурсии в музеи, просмотры фильмов в специальных небольших кинозалах при гостиницах (в обычные кинотеатры иностранцев не пускали вообще) или, вместе с корейскими студентами, в университетском клубе, изредка - загородные пикники, а порою и многодневные поездки по стране, которые частично оплачивались за счет университета. За время практики мне удалось съездить в Мехянсан (2 дня) и в Кымгансан (4 дня) с посещением Вонсана. Кроме этого, как-то мы совершили и однодневную поездку в Нампхо, и несколько выездов на пикники. Должны были мы побывать и в Кэсоне, но эта поездка была прервана потому, что 23 октября, как раз во время посещения нашей "сводной" группой Пханмунчжома, стажировавшийся при посольстве студент МГИМО, некий господин Матузок, перебежал (в самом буквальном смысле слова) на Юг, спровоцировав таким образом перестрелку, приведшую к жертвам с обеих сторон.

Ездили мы на поезде, в купейном вагоне, в то время как сами корейцы путешествовали, сидя на жестких скамьях общих вагонов. Обычно в купейном вагоне ездили одни иностранцы, но иногда среди пассажиров попадались и корейцы -- крупные чиновники (благо в Северной Корее функционера от простого человека можно было отличить легко). Отправлялись мы поздно вечером, а утром были уже на месте. Поезд шел медленно, подолгу простаивая на частых остановках, но во тьме за окном лишь проступали темные пятна гор, да, если дело было весной, поблескивала вода на рисовых полях. Маленькие россыпи слабых желтоватых огоньков выдавали деревни, изредка проплывали мимо заводики, такие же неказистые, как и в Пхеньяне: труба котельной и 2-3 цеха вокруг. Жизнь скорее угадывалась, чем виделась за окном.

На месте нас уже ждал автобус или машины, на которых мы ехали в гостиницу. Гостиницы для иностранцев в Корее весьма дороги, так что университет очень помог нам, взяв на себя оплату жилья во время поездок.

Пребывание в провинциальных городах было связано для нас с заметными ограничениями. В Кымгансане, правда, никто из сопровождавших нас чиновников ни слова не сказал нам ни о каких запретах. Так же было и в Мхянсане. В этом, впрочем, нет ничего удивительного, ведь места там относительно пустынные, да еще и специально оборудованные для приема иностранцев, так что вероятность каких-то нежелательных встреч мала. Зато в Кэсоне, как нас официально предупредили задолго до поездки туда, иностранцам запрещено даже выходить из гостиницы. В Вонсане отправиться в самостоятельную прогулку было можно, но только со специального разрешения старшего из сопровождавших нас чиновников. Я и С.О. Курбанов разрешение это получили, хотя и не без некоторого труда (и в результате увидели немало интересного).

Кроме Пхеньяна, учреждения для обслуживания иностранцев были в Мхянсане, Кымгансане, Вонсане и, кажется, Нампхо. В горах Мхянсан имелась небольшая, но очень комфортабельная гостиница, а в Кымгансане - крупный туристский центр из двух комплексов: более роскошного - для японских корейцев и попроще - для советских и иных туристов. Кроме того, часто ездили иностранцы купаться на пляж в Нампхо. В середине восьмидесятых северокорейское правительство явно стало возлагать некоторые надежды на иностранный туризм как на возможный источник валюты. В 1980-1985 гг. открылись дипломатический клуб, долларовые магазины, несколько новых гостиниц, был начат ряд амбициозных проектов -- в частности, возведение 35-этажной гостиницы "Кор". Впрочем, как сейчас ясно, эти надежды оказались тщетными. Иностранцы не ринулись тратить валюту на то, чтобы полюбоваться Монументом идей чучхе или родной деревней Великого Вождя, а ядерный кризис начала девяностых и начавшийся в 1995 г. голод создали стране не самую лучшую репутацию за рубежом. Туристской Меккой Северная Корея не стала, да и численность находящихся там иностранцев стала постепенно снижаться.

***

Таким увидел я "иностранный Пхеньян" в 1984-1985 гг. Разумеется, иностранная колония в Пхеньяне представляла из себя небольшую, специфическую и изолированную группу. Однако я надеюсь, что рассказ о жизни тех иностранцев, которые волею судьбы или, чаще, волею начальства оказались в, пожалуй, самом закрытом обществе мира, представляет собой некоторый интерес, и, наверное, заслуживает того, чтобы уделить ему десяток-другой страниц. В конце концов, времена меняются, и того "иностранного Пхеньяна", о котором идет речь, уже нет, он остался только в памяти тех немногих, кто видел его когда-то.