Бегом на Килиманджаро

Высочайшая в Африке вершина (5896 метров) издавна притягивала к себе взоры путешественников. Первым европейцем, покорившим Килиманджаро, был немец Ганс Мейер. Он взошел на эту гору в 1889 году вместе с шестью местными африканцами-носильщиками. Я не претендую на место в Книге рекордов Гиннесса, но добрался до нее бегом.

Однако вернемся к Мейеру, первооткрывателю. Почему немец, а не англичанин? Да потому, что тогдашняя Танганьика была колонией - "канонической территорией" Германии. Мандат на управление ею Великобритания получила после Первой мировой войны. Так что американцу Эрнсту Хэмингуэю не надо было особенно хлопотать о визе, когда он решил погоняться за львами в здешней саванне. Плодами сафари были не только охотничьи трофеи. Старина Хэм подарил миру рассказ "Снега Килиманджаро", после чего эта вершина - погасший вулкан - стала, как говорят сегодня, культовой.

Поток туристов к подножию горы не иссякает. Потянулись сюда и россияне. До начала 1990-х нас отделял от заграницы "железный занавес". Но к этому времени он успел проржаветь и вскоре рухнул. Однако возникла новая "заслонка", на этот раз "золотая". Не каждый может отправиться в отпуск даже к Черному морю, а уж, тем более, в Африку. Если же наш человек на свои кровные все-таки добирается до Танзании, то от сафари его отпугивают не львы, а цены. Местные власти давно сообразили, что заповедники - это золотая жила. Стоимость туров постоянно растет, и нынче даже "западники" стонут. Надо же: один день - 100 долларов! А обычный тур - пятидневный...

Но зверей можно увидеть и в зоопарке. А Килиманджаро - единственная в своем роде вершина, поэтому цены здесь тоже неподъемные. В пик сезона (рождественские каникулы, Новый год) восхождение обходится в 700 долларов; к концу января расценки снижаются до 600 "зеленых".

Когда меня в той же нищей Африке спрашивают о зарплате, я обычно называю сумму, в 10 раз большую (за державу обидно!). И все равно слышу: "Как вы бедно живете!" Поэтому о подъеме на Килиманджаро даже и мысли не возникает: видит око, да зуб неймет. А оку гора вполне доступна. Чтобы лицезреть ее хотя бы издали, нужно добраться до небольшого городка Моши, к западу от Дар-эс-Салама.

Здесь еще чувствуется былое немецкое влияние. В центре Моши высится лютеранский храм (после Первой мировой войны немецкие власти из страны ушли, а миссионеры остались). Хотя общий для Танзании - язык давно уже английский, школы при храмах здесь по-прежнему называются "шуле". Впрочем, представлены и католики; на выезде из города - современной постройки бетонная церковь. А перед ней скульптурная группа: воин с автоматом (борец за независимость) и жирафы, опасливо косящиеся на автоматчика. Есть и несколько изящных мечетей. Одна из них особенно эффектна: ее минарет перерезает снежную вершину Килиманджаро.

Больше в городке делать особенно нечего, и я отправляюсь в Арушу, в 80 км к западу от Моши. Быть может, удастся присоединиться к группе туристов и посетить знаменитый заповедник Нгоро-Нгоро. Но близость Килиманджаро чувствуется и здесь. Местное население кормится горой. Десятки турфирм предлагают свои услуги состоятельным восходителям. Остановившись в гостинице (называется она, естественно, "Килиманджаро)", иду подкрепиться. Уже в закусочной меня перехватывает посредник: "Сэр! Килиманджаро! Нгоро-Нгоро!"

От Килиманджаро отказываюсь сразу - гора "кусается". А про Нгоро-Нгоро поговорить стоит. Это вам не какой-нибудь равнинный заповедник типа Серенгети. Нгоро находится в жерле давно потухшего вулкана - огромная долина диаметром 20 км. Там есть свои заросли, и звери живут по законам джунглей. Такого сочетания в мире больше нет.

Узнав, откуда родом клиент, мой собеседник открывает карты: как правило местные турфирмы продают Нгоро в наборе с другими, обычными резервациями. Их цель - выжать из западников те же 600 долларов за 6 дней. А бедного россиянина можно пристроить в неофициальную группу-однодневку: он только что отправил "по левой" четырех немцев на джипе в Нгоро-Нгоро, и их еще можно догнать.

Хватаю вещи, и мы бросаемся в погоню. Надежда на то, что группа задержится в большом торговом центре при выезде из Аруши. Там обычно пасутся туристы, производя массовые закупки масок, разных фигурок и прочих поделок. Владелец магазина говорит, что немцы уже час как уехали, и продолжать погоню бесполезно. Возвращаемся обратно, но Гладстон - так зовут моего спутника - не хочет терять клиента и заводит речь про Килиманджаро. Оказывается, основная часть расходов - не за обслуживание, а за право пребывания в горном заповеднике, - своего рода "земельный налог". Турфирма берет лишь небольшую часть стоимости "путевки": оплата проводника (без гида идти запрещено, хотя маршрут простой и заблудиться невозможно) и небольшие комиссионные.

Мы садимся за подсчеты. Если пробыть в заповеднике не 5-6 дней, как обычные туристы, а 3-4, то и расходов будет меньше. Ночь накануне восхождения можно провести в деревушке у границы заповедника. А потом рысью - к вершине, минуя промежуточные лагеря-приюты, где не спеша расслабляются западники.

Это уже интересно. В памяти всплывают подзабытые лозунги пятилеток. А что если в три дня? Когда Гладстон называет итоговую сумму, я решаю: это шанс, другого уже не будет. И мы бьем по рукам.

С виду Гладстон походит на российского блатаря эпохи 40- годов: кепочка-блин, фикса, папироса в углу рта. Чуть осветлить кожу - и готовый "авторитет". Но почему-то он внушает доверие. Мой новый знакомый не претендует на полную "предоплату". При выходе на маршрут я сам оплачу в конторе заповедника стоимость пребывания в "зоне". Сейчас требуется всего лишь задаток 10 долларов - свидетельство серьезности моих намерений. И тогда Гладстон начнет подготовку: свяжется с проводником, подберет снаряжение. Оплата расходов фирмы - перед самым отъездом в Моши.

Я принимаю условия. Посыльный отправляется за боем, а мы едем к Гладстону домой - подбирать снаряжение. Перебрав кучу тряпья, он извлекает из нее поношенную штормовку, горные ботинки и капюшон, закрывающий почти все лицо. "Это "балаклава", - объясняет Гладстон. - На случай метели". Звучит как-то странно: метель на экваторе? Оказывается, бывает. Мне все мало, ботинки жмут. Но после третьей примерки находится подходящая пара. Из чулана выносят засаленный спальник - для ночевки в горных приютах. Это все выдается мне напрокат. Заодно Гладстон знакомит гостя с семьей, качая на руках маленького сынишку.

А вот и мой будущий ги - Клеменс. Имена у обоих - на английский манер: после Первой мировой войны в Аруше начали работать англиканские миссионеры, и при крещении младенцам давали имена из "святцев" метрополии. Можно отправляться в путь. Вручаю шефу искомую сумму; он тут же отсчитывает половину и передает деньги Клеменсу. И вот уже наш автобус катит в Моши, откуда я недавно приехал. Не надо было давать Клеменсу "живых" денег, ох, не надо! Еще на автовокзале он успел накачаться пивом, а, может, и чем-то покрепче, и теперь на жаре его развезло - он "вырубился". Растолкать боя удается только в Моши, и он бормочет название следующего пункта назначения: Марангу! Это еще километров двадцать. Пока я ищу попутную колымагу, Клеменс отдыхает на рюкзаке под пальмой. Но село Марангу - еще не конец пути: от него 5 километров нужно проделать на "матату" - пикапе с открытым кузовом. Путь идет в гору, это уже подножие Килиманджаро. В деревеньке, что в двух километрах от входа в национальный парк, мы и заночуем. А с утра - в путь, к сияющим высотам.

"Плановые" туристы здесь не останавливаются. У них выкачивают валюту в дорогом туркомплексе, что при выходе на маршрут. Располагаюсь на ночлег; Клеменс идет ночевать к своим, у него тут обширный круг знакомств. У гостинички забавное название: "Solomon hotel and grocery (лавка)". Единственный "номер" - двухкомнатный: одна половина - гостевая, в другой - хранится разная рухлядь. Двери без запоров, и хозяйка то и дело заходит, по-домашнему, и копошится в чулане. Перед сном есть время прогуляться по окрестным кукурузным полям. При встрече с местным людом мы приветствуем друг друга на суахили: "джамбо!" Ночью - заметная прохлада: как никак, а высота 1800 метров над уровнем моря. Это и к лучшему, все-таки адаптация. Главное - хорошо выспаться. Как говаривал на Эльбрусе один инструктор, "в гору идти трудно, если организм не спатый".

Мечетей здесь нет, так что муэдзин не разбудит выкриком с минарета в 5 утра. Но все же сон прервался именно в пять: это петухи пропели предрассветный азан. Плотно позавтракав (организм должен быть "поетым и попитым"), направляемся ко входу в заповедник. Здесь меня ждал привет с родины - солдат с "калашниковым". В местной конторе ежедневно крутятся тысячи долларов, и это достояние надо охранять. Клеменс что-то долго согласовывает с администрацией, а я в это время наблюдаю за группой туристов из Южной Кореи. Все это люди пожилые, и у них нет намерения идти к вершине. Достаточно прогуляться часик по тропе и полюбоваться шапкой вечного снега. Но и такой краткий визит обойдется им по 25 долларов с носа (плата за разовый вход в заповедную зону). Корейцы возмущаются и "идут на принцип": садятся в свой автобус и убывают. Гансу Мейеру, первовосходителю Килиманджаро, было сложнее чем нам, но денег за вход с него не брали.

Меня зовут к окошечку офиса. Теперь ясно, почему была задержка с оформлением бумаг. Обычный срок для восхождения - 5-7 дней. Редко кто укладывается в четыре. А тут заявка на трое суток, с двумя ночевками. Администратор, с сомнением качая головой, выписывает счет и требует оставить расписку, - что, дескать, обязуюсь доплатить при возвращении, если не уложусь в "нормативы". Подписываю бумаги, плачу по счетам. Не объяснять же стражникам, что "иду на рекорд" не от хорошей жизни. Это в 20-е годы, воспевая режим, поэт восторженно восклицал: "Наш бог - бег!" Добегались...

Правда, есть небольшое утешение. В смете отдельной строкой, значится - "страховка - 20 долларов", что означает: если вам наверху станет плохо, то быстро доставят вниз на носилках. Это вселяет уверенность.

Итак, все формальности позади, и мы выходим на маршрут. Идем бодро: не уложимся в срок - "поставят на счетчик". Дорога натоптана тысячами белых "покорителей" и десятками тысяч негров-носильщиков. Ведь чтобы где-то в горном приюте группа туристов могла позавтракать, нужно доставить провизию на спинах местных работяг. Не говоря уже об ужине.

Перед походом туристы тщательно складывают в рюкзаки только самое необходимое, чтобы не перегружать себя в пути. Лишний груз остается на хранении, а все остальное - в пути, за наличные. В городе бутылка питьевой воды стоит полдоллара. А доставленная на горбу носильщика в приют Кибо (4700 м) - два с половиной.

До первого приюта - Мандары (2700 м) со свежими силами дошли за два часа. Здесь целый квартал палаток и хижин носильщиков. "Плановые" останавливаются на этом рубеже на ночь для акклиматизации. А нам некогда - сроки поджимают! Пообедав, бежим дальше. Если оценивать путь "равнинными" мерками, то его большая часть - с небольшой крутизной. Только после Кибо начинается серьезный подъем на вершину. А пока идут альпийские луга. Иногда попадаются кактусы, величиной с дерево. Как-то неожиданно открывается дивный вид снежной вершины. Она кажется вполне достижимой, но это только кажется...

Постепенно растительность исчезает, пошли колючки, потом пропали и они. Если сначала казалось, что жара здесь не столь изнуряющая", то с набором высоты заметно свежеет. К 5 часам дня добираемся до приюта Хоромбо Хат (3720 метров). За день "сделали две нормы". На сегодня, пожалуй, хватит. Здесь и заночуем. Клеменс отправляется в приютскую контору с нашим путевым листом. Снова формальности? Нет, все продумано. Допустим, что кто-то захочет проникнуть в заповедник со стороны, чтобы не платить сумасшедшие деньги. Выйдя из чащи, такой нелегал незаметно вольется в поток плановых восходителей, гордясь тем, что он такой веселый и находчивый. Но в первом же приюте погрустнеет, поскольку на ночлег его не пустят. Более того, его депортируют вниз, а там бедолагу ждут крупные неприятности (помните автоматчика у входа в заповедник?).

Заведующий приютом дышит на печать, изо рта у него идет пар -вот вам и Африка - космический холод! Приложив ее к путевому листу, он определяет меня на ночлег в одну из избушек, где есть свободное место. Клеменс отправляется в кухонный барак готовить ужин. Меня позовут.

Отыскав свою избушку среди десятка других, стучу в дверь. Мои соседи - трое итальянцев. В избушке на четверых тесновато: все по-походному, двухэтажные нары. Занимаю свободный лежак. Растираю замерзшие ладони, но не чувствую собственных пальцев. Неужели отнялись? Один из итальянцев - врач, утешает: ничего страшного, это от высоты, от перегрузки. И дает какую-то мазь, - должна помочь. Гиды зовут нас на ужин. Здешняя система такова: каждый проводник готовит еду в общей кухне для своего клиента или группы, а потом доставляет еду в большую избу-столовую. Качество и количество - в зависимости от стоимости тура. Передо мной - плошка с фасолью и чай без сахара. У итальянцев рацион побогаче; их валюта сильнее российской. Помните у поэта: "Нет, весь я не умру, душа в заветной лире мой прах переживет"? Это было написано до введения евро, а немецкая марка еще сильнее, и сидящая напротив группа из Германии гуляет. На столе пустые бутылки и банки из-под "будвайзера", "хейнеккена" и прочих "гиннессов". Мой сосед - врач-итальянец - вполголоса говорит: тедеско! Что в вольном переводе значит "фрицы!". Пить на такой высоте, да еще перед восхождением! Одна из немок просит "еще один кофе" и затягивается сигаретой. Она явно "выпала из реальности" и считает, что здесь берлинское кафе на Унтер-дер-Линден.

Ночью не спится из-за неотступной головной боли. Это из-за перепада высоты, - ведь мы с Клеменсом за день рванули с 1800 метров на 3700. Бывалые альпинисты-профессионалы могут улыбнуться, прочитав эти строки, но мы-то - существа равнинные, к Гималаям непривычные...

Клеменс постучался в избушку на рассвете. Завтракаем рано, пока остальная братия не спеша вылезает из своих спальников. У одного из домиков суматоха: кому-то из белых стало нехорошо - сильный приступ горной болезни. Негры деловито выносят клиента и укладывают его на каталку с длинными ручками. Клеменс объясняет, что заболевшего быстро эвакуируют вниз, в приют Маранго, и там он будет ожидать возвращения группы. Подхожу к каталке-носилкам. Вижу бледное лицо немецкой туристки, той самой, что вчера вечером, после обильных возлияний спрашивала кофе и дымила сигаретой...

А мы продолжаем альпийский марафон. Клеменс ставит задачу: к полудню дойти до приюта Кибо Пит (4700 м) и, оставив там лишние вещи, ринуться на штурм - к снежной вершине. На всякий случай глотаю аэрон - это средство и "от высоты", и от морской качки. Идти гораздо труднее, чем вчера. И склон все круче, и климат все жестче. На обочине заботливая рука соорудила деревянный столик; здесь можно передохнуть и перекусить, если есть что. Но мы идем в "облегченном варианте", и вся надежда на обед в Кибо. Так что за столиком только отдыхаем, любуясь такой близкой вершиной. На столе, по обычаю, туристские "граффити". Здесь отметились группы из разных стран. Одна из надписей вырезана перочинным ножом по-русски: "ЦСКА. Алма-Ата". Значит, и здесь ступала нога советского человека. Но было это давно, наверное, в период "полураспада" СССР.

Мимо нас пробегают шесть негров. На носилках - "груз-100" (слава Богу, что не "200"). Горняшка прихватила очередную жертву. У носильщиков на лицах эмоций нет. Для них - это обычная работа: перемещать тела вниз по тропе. Если она неровная и каменистая, то они берутся за ручки-держалки носилок. А если тропа ровная и широкая, носилки ставят на колесики, и теперь это каталка. И редко, редко - катафалк...

Наш темп по-прежнему высок, и мы оставляем позади приют Мавензи, где положено останавливаться на ночь. Клеменс, хотя и молод, но опытен. Он верно оценил мои силы, и к полудню мы действительно подходим к Кибо. Так, значит сейчас пообедаем, и на штурм Килиманджаро! Но на лице проводника удивление: какой обед? Мы же внеплановые! Нас никто не ждал, будет только общий ужин после возвращения с вершины...

То есть как это ужин? Карабкаться вверх на голодный желудок? Клеменс в своем уме? Ведь если в бак не залить бензин, машина не тронется с места. Может быть, есть что-нибудь на кухне из продуктов и перекусить всухомятку?

Бой невозмутим: кладовка на замке, дежурный по приюту ушел вниз, будет вечером. А если очень хочется есть, то можно поделиться из личных запасов. И порывшись в баульчике, Клеменс протягивает мне печеньице и мятную конфетку - "от фирмы". Негодовать бесполезно: время работает против нас, да и негоже пережигать нервные клетки - они нам еще понадобятся там, наверху.

К счастью, открыт один из бараков. Бросаем вещи на нары и налегке, в который уже раз, выходим на маршрут. На этот раз - в "психическую атаку", будем брать гору на испуг. Если сами раньше не сломаемся. Клеменс прихватывает стоящий в углу альпеншток. Подобную палку мне пытался всучить напрокат хозяин "Соломона", но я гордо отказался. Ведь лет десять назад забрался на вершину Эльбруса без посоха, а высота у Эльбруса и Килиманджаро почти одинаковая.

Первые сто метров вверх по крутой тропе дают понять: все, что было "до", - лишь цветочки. Участилось сердцебиение, через каждые пять минут нестерпимо хочется присесть на камень и перевести дух. Но тут же наваливается сон - организм-то "не спатый"!. Из забытья выводит только голос Клеменса. Он отвечает за наш график - из него нельзя выбиваться. К горлу подступает тошнота. Это и от высоты, и с голодухи. В памяти всплывает дурацкий детский стишок: "Ну почему меня все время рвет? Может быть, не класть два пальца в рот?"

Постоянно идет борьба с собственным организмом. Еще итальянский подвижник Франциск Ассизский (ХIII век) называл свое тело "брат-осел". А чем осел отличается от лошади? Если на длинноухого взвалить непосильный груз, то он не тронется с места, как его не лупи палкой. А лошадь будет тащиться, пока не падет замертво. Так кто из них умнее?

А что если вернуться в приют, выспаться, а с утра, со свежими силами, взять высоту? Ведь люди нормальные живут в Кибо целых два дня перед восхождением. И вообще, "не гонялся бы ты, поп, за дешевизною!" - говорю я себе с укором. Но слишком высоки ставки: ночевка добавит два "штрафных" дня, а для тощего кармана это - непосильное бремя. Тогда прощай, Нгоро-Нгоро! И, стиснув зубы, упрямо карабкаюсь вверх. Клеменс предлагает свой альпеншток. Это как нельзя кстати, крутизна здесь непомерная, не то, что плавный подъем на Эльбрус.

Добавились еще две напасти: смеркается и начинает падать мокрый снег. Вот где пригодилась "балаклава"! Натягиваю ее на голову, как омоновец перед спецоперацией. Опять не чувствую собственных пальцев; хорошо хоть, что все в порядке с ногами. Клеменс старается не вмешиваться в процесс, но все же легонько подталкивает в спину: мы выбиваемся из графика. Наступает "момент истины", и надо использовать все внутренние ресурсы. А они на исходе.

В полутьме трудно различить путь, и Клеменс идет впереди, а я тащусь за ним. Чувствую, что шагать стало легче, - мы вышли на площадку. Бой показывает рукой куда-то во мрак и кричит: "Ухуру!" Итак, мы у цели. Вот она, желанная вершина, с точностью до метра - 5896. Желанная, но невидимая. Клеменс машет рукой: поворачиваем обратно. Но я упорствую. А вдруг это его хитрость, и мы просто на очередной площадке перед вершиной? Решаю проверить чистоту эксперимента и бреду вперед еще несколько десятков метров. И вправду - ровно. Под ногами настоящий снег, а не какая-нибудь слякоть.

Обстановка будничная, даже слишком. И я, чтобы настроиться на торжественный лад, вспоминаю последнее видение умирающего писателя из рассказа Хэмингуэя: "Там, впереди, он увидел заслоняющую все перед глазами, заслоняющую весь мир, громадную, уходящую ввысь, немыслимо белую под солнцем, квадратную вершину Килиманджаро. И тогда он понял, что это и есть то место, куда он держит путь"... На грешную землю меня возвращает Клеменс. Он подходит и с прежней беспечностью спрашивает: есть ли у меня фонарик? То есть как это у меня? Кто из нас гид и инструктор? Это у тебя должен быть фонарик! Но спорить бесполезно, и мы начинаем скатываться вниз, рискуя собственной шеей. Что нас спасло от возможной гибели? Правильно, луна, вовремя взошедшая и осветившая наш путь во мраке. И мы отделались еще легко - ушибами и синяками. А вообще-то Килиманджаро дорого берет за беспечность. Именно там потерпел катастрофу самолетик, на котором не раз упоминавшийся Хемингуэй совершал облет знаменитой вершины.

Надо ли говорить о том, что в приюте нам достались жалкие объедки? Еще древние предупреждали: "Опоздавшим - кости". Падаю на нары и проваливаюсь в забытье. Утром завтракаем на скорую руку и - в обратный путь. К вечеру надо выскочить из "долларовой зоны", за пределы национального парка. По дороге иногда обгоняем "скорую помощь" с "санитарами"-носильщиками: еще кто-то не выдержал и сошел с дистанции - просто конвейер! В душе - невольная гордыня: мы выдержали. Навстречу медленно движется группа австрийских туристов. Они идут налегке: поклажа - на плечах носильщиков, которые, опередив белых, уже доставили ее к приюту. В руках у господ-альпинистов лыжные палки. Они делают все по науке: под контролем каждый вдох-выдох, идет процесс акклиматизации. Как говорится, "дышат по Бутейко, умирают по Павлову". Спрашиваем на ходу: "На сколько дней рассчитан ваш тур?" - "На семь, а ваш?" - "На три". Не верят, смеются...

Ворота заповедника еще не перекрыты, и мы врываемся в офис, - закрыть путевой лист. Дежурный не скрывает удивления: не ждал, не ждал! Он идет к шкафу, вытягивает из пачки большой лист-сертификат. Это диплом, который вручают побывавшим на вершине. Текст уже напечатан; остается начертать мое имя и поставить подписи "зава" и гида.

Вручаю Клеменсу чаевые, и он идет отсыпаться к родственникам, а я - к "Соломону". Утром, на перекладных, отбываю в Арушу. В сравнении с Моши этот городок - многолюдный. Но туристы обычно "водятся" на нескольких пятачках, где их и отлавливают посредники. На пути к гостинице "Килиманджаро" меня снова перехватывает вездесущий Гладстон: "Сэр! Так как насчет Нгоро-Нгоро?"