Белое солнце Узбекистана

В ташкентском аэропорту на нас с Арсением набросились человек десять, разрывая на части:

– Дорогие, куда везти? В Самарканд? Сто долларов, всего сто долларов! Откуда? Ака, ты у нас родился? С тебя возьму меньше! – кричали они наперебой, подхватывая нас под руки, отбирая сумки и тут же распахивая багажники и дверцы своих авто.

К такому восточному сервису мы, два прилетевших из Москвы "чайника", были совершенно не готовы. И все же у нас хватило выдержки сторговаться за пятьдесят долларов. Позднее выяснилось, что за эти деньги вас повезут хоть за тысячу верст, а не за 293 км, как от Ташкента до Самарканда. А если решите ехать на автобусе, по российским меркам это выйдет вообще чуть ли не бесплатно.

На ошибках учатся. Позже мы почти всегда перемещались на междугородних такси и научились ладить с частными перевозчиками, которых за два месяца странствий по стране повидали немало. Перевозчики – уважаемые люди, они зарабатывают раз в десять больше "безлошадных" сограждан, чей месячный доход в пересчете с узбекских сумов не превышает 40–50 долларов.

Домчаться с ветерком до Самарканда, однако, не получилось. Уже тронувшись, водитель "Дэу Нексии" – престижной машины, как в советское время "Жигули" последней модели, – предупредил, что транспортное средство нам придется менять. И высадил нас на проселочной дороге у какой-то чайханы на выезде из Ташкента.

Мы долго ждали сменщика, уже начали тревожиться. Наконец подъехала другая "Нексия" с двумя пассажирами. Она и доставила нас к полуночи в Самарканд. По пути выяснилось, что водителю из наших пятидесяти долларов перепала лишь пятая часть. Такая вот арифметика в вотчине великого просветителя Улугбека, чью средневековую обсерваторию мы обозревали, подъезжая к Самарканду.

Не хотим в музей

О парадной самаркандской площади Регистан со знаменитыми мечетями, покрытыми голубыми изразцами, орнаментами и арабской вязью стихов из Корана, об усыпальнице великого Тамерлана или о гробнице с рукой Даниёра (святого Даниила) длиной – хотите верьте, хотите нет – более 10 метров, о древних дворцах и медресе, полуразрушенных крепостях и музеях – обо всем этом можно прочитать в путеводителях.

Уклад жизни в Узбекистане настолько отличается от нашего, что любая мелочь переживается по-особому.

За исключением центральных площадей 400 тысячный Самарканд с наступлением сумерек погружается во тьму. На проспекте Алишера Навои, где мы жили, не светился ни один уличный фонарь. После шести часов вечера сразу наступает ночь, люди по улицам передвигаются с карманными фонариками. Повсюду продаются зажигалки со встроенным фонариком.

Мы остановились у друга детства Арсения – Володи, экономиста, зарабатывавшего на жизнь изготовлением копченых сырных палочек "К пиву". Поначалу бизнес шел неплохо, но потом Володя и его приятели прогорели – не выдержали конкуренции со здешними армянами. Реальность такова: если ты не член какого-то клана или этнической группы, заработать тебе не дадут. Люди здесь живут в гораздо более узких и тесных мирках, чем мы привыкли. (После нашего отъезда Володя оставил все и перебрался в Пензу – начинать новую жизнь.)

В двухмиллионном Ташкенте, наверное, ситуация иная, а в провинции остались считанные русские – "последние из могикан". Хотя мы лично никакого недружелюбия не заметили – напротив, я была поражена непривычной приветливостью. Сочетание тепла, солнца и ощущения полной безопасности, даже ночью, покорило меня при первом свидании с Узбекистаном. Узбеки всегда были гостеприимны и открыты: никакой зависти, огромное уважение к гостям и чувство ответственности: "если ты приехал ко мне – это почет. Ты мой гость, и я за тебя отвечаю".

Немного этнографии

Еще в Москве Арсений созвонился с самаркандскими друзьями, попросил, чтобы нас свели с люли – узбекскими цыганами. Считается, что во времена Тимура Тамерлана рабов приводили из Индии и Персии. Так на этой земле появился народ люли – "красивые". В советское время люли, как все, обязаны были учиться в школе, иметь паспорт и постоянное место работы. Теперь многие вернулись к ремеслу, о котором при Советах предпочитали стыдливо умалчивать – воровству, попрошайничеству, торговле наркотиками. Но цыган здесь не гоняют, они спокойно живут в отведенных им кварталах. Кто-то кочует, чтобы заработать деньги в других городах. Работают в основном женщины и дети, в семьях по 10–14 детей, мужчины сидят дома и "распределяют бюджет".

Кстати, в Узбекистане плату за фотографирование с Арсения требовали только цыгане и дети. Ребятишки заучили для этого три слова из трех языков: "хэллоу", "жвачка" и "бон-бон".

Нас тянуло прочь из города. И случай тут же представился – сначала выбрались на помолвку неподалеку от Самарканда, а затем и на двойную свадьбу в горном кишлаке. На свадьбу попали случайно, но это очень типичная для Узбекистана история: разговорились как-то с рабочими, лепившими кирпичи, и один тут же позвал нас на свадьбу, на которую сам был приглашен.

Многоженства в этой мусульманской стране ничуть не больше, чем у нас. К браку относятся ответственно – это в значительной степени хозяйственное мероприятие. За женихом и невестой стоят желающие породниться семейства и целые кланы. Так что на помолвке жениха с невестой вы можете и не увидать, зато непременно съедутся несколько сот человек с обеих сторон.

Мы заглянули в поставленную во дворе войлочную юрту, где демонстрировалось приданое невесты. Наполовину оно состояло из курпачи – многоцветных стеганых ковриков, набитых хлопком. Это одновременно матрац, одеяло и подушка. В приданое входит все тканое и шитое – штук тридцать курпачи, подушки, полотенца, платки, халаты, платья, шаровары. Невеста и ее родня отвечают за убранство, а вот дом должен построить муж. И каждой жене отдельный – что сводит возможности многоженства к минимуму. Ради экономии практикуются двойные, тройные и даже комбинированные свадьбы – например, свадьба может сочетаться с обрезанием. На свадьбу приглашают весь кишлак, к этому событию готовятся всю жизнь – родители начинают копить деньги с самого рождения будущих молодоженов. Свадьбу невозможно окупить без 500–800 приглашенных. Каждый гость дарит столько, сколько потом захочет получить на свою свадьбу. Главные свадебные блюда готовят мужчины: баранью шурпу, лагман, люля-кебаб. И конечно, плов в огромных казанах. Странно видеть десятки мужчин в серых пиджаках и тюбетейках, с серьезным видом чистящих морковку во дворе и прерывающихся только для того, чтобы совершить намаз на подстилках под деревьями. Женщинам доверяют мелочи – салаты, подачу овощей, фруктов и сластей. Да и сидят они, как правило, - отдельно.

Столы накрывают во дворе, если не хватает места – выносят на улицу. А когда приглашенных 500 и больше человек, свадьба целиком переносится на улицу. Всю территорию перекрывают коврами на перетяжках, завешивая стены, двери, окна, кроме двора жениха. В несколько рядов ставят столы, на столбы вешают гирлянды лампочек. Жениху и невесте положено тронное место – два мягких кресла. Всю свадьбу жених сидит неподвижно и невозмутимо, а невеста беспрерывно молча кланяется гостям. За спиной у новобрачных висит свадебный ковер с аппликациями из ваты и пышными надписями, что-то вроде нашего "совет да любовь".

В день свадьбы Арсений поехал с кортежем жениха. К дому невесты принято нестись на полной скорости, сигналя что есть мочи и не обращая внимания на светофоры. Прибывших угощают пловом и чаем, мать невесты надевает на жениха вышитую тюбетейку и преломляет лепешку – символ объединения двух семей. Женщины танцуют под оглушительную музыку, а невеста плачет навзрыд, прощаясь с родителями. Обратный путь проделывают уже не спеша.

Часам к пяти гости садятся за стол. Бывает, людей приходит чуть больше, чем рассчитывали, и тогда живая очередь сидит неподалеку – ждет, когда освободятся места. На столах – безалкогольные напитки, шампанское, много водки. Танцы заполночь – и так два дня. Разъезжающихся подвыпивших гостей милиция не штрафует, достаточно сказать: "Я возвращаюсь со свадьбы".

Байсун

Байсунский регион ЮНЕСКО признала "Шедевром устного и нематериального наследия человечества". В этом месте Сурхандарьинской области сохранился древний уклад – обычаи и обряды, песни и танцы, ремесла, исторический стиль в одежде. С помощью международных организаций в Байсуне создали училища традиционных ремесел для молодежи, раз в год в мае проводят фестиваль народного творчества "Байсун Бахори". В расчете на приток туристов даже гостиницу построили, но пока едут в Байсун все больше археологи и этнографы.

Сам город Байсун невелик, здесь живут 30 тыс. человек. С его окраин открываются замечательные панорамы гор Байсунтау. Байсун стоит в стороне от трассы Ташкент–Термез, потому, вероятно, и остается по сей день хранителем национальной культуры.

А нас тянуло в места, совсем не затронутые цивилизацией, в дальние кишлаки. В горах они преимущественно таджикские, в долинах узбекские. Поля возле кишлаков засеивают пшеницей, и пока урожай зреет, семьи уводят свои стада на пастбища. С мая по сентябрь живут в юртах, поселениями по 5–7 семей. В юрте размещаются 7–10 человек, а для перевозки войлочного дома потребуется всего один-два ишака.

Поэтому наряду с мотоциклом с коляской и "уазиком", в который набиваются до 16 человек (сами видели), ишак, способный тащить полтораста килограммов груза, а тянуть и вовсе до 2,5 тонн, – главное средство передвижения.

В кишлаках Байсуна мало кто говорит по-русски, а в отдаленных горных селениях не знают и имени президента Узбекистана. Живут, как века назад, спускаясь в город только на рынок. Живут, разумеется, без телевидения, преобладает натуральное хозяйство. Однажды мы стали свидетелями характерной сценки – съехались два "уазика" и начался обмен винограда на грецкие орехи, минуя деньги. В домах кое-где сохранились ткацкие станки-дастгохи и керамика столетней давности.

Люди тоже встречаются колоритные. Суфий из кишлака Авлод пригласил нас на обряд изгнания джиннов из собственного взрослого сына. Перед началом запросил с нас десять долларов "для джиннов", чтобы те не обиделись и не наказали его.

У многих местных жителей светлые волосы и голубые глаза. Между прочим, во времена похода Александра Македонского на Восток в этих горах останавливалась его армия. Согласно легенде, часть солдат сразила чума, и не отличавшийся особым гуманизмом великий полководец просто бросил больных в ущелье. Спустя три года Александр вел свое войско назад, встретил выживших и удивился: "Как вам удалось избежать смерти?" "Мы пили воду из источника в пещере, где ты нас оставил". С тех пор это место называют Омонхона – "Те, кто остались в живых". А к источнику издалека приезжают паломники.

В городе Байсун мы познакомились с Собиром. В юности этот правоверный мусульманин, отец двух дочерей, служил на флоте коком. Теперь в хакимияте (городской управе) Собир отвечает за развитие туризма, но зарплату (45 долларов) не получал уже два года. Он с радостью согласился стать нашим гидом и переводчиком.

Для начала мы отправились на берег Южно-Сурханского водохранилища в Кумкурган, где живут родители Собира. Это не самое благополучное место в стране. Здесь свое натуральное хозяйство, основа которого – рыба: ее ловят, продают свежей, жарят в "рыбожарках". Есть ее нужно в тот же день – тем более что холодильник в провинциальных городах такая же редкость, как горячая вода в гостиницах или домашний компьютер.

В кумкурганской бильярдной, куда мы заглянули, впервые встретили пьяных. Водку, кстати, во многих узбекских продмагах продают в розлив – пиалушками. Один из игроков прицепился к нам:
– Дикарей приехали снимать?

Мы возразили:
– Почему же дикарей?

Но его будто прорвало. Он увязался за нами и даже на улице продолжал изливать наболевшее:
– Живем, как в средние века! Заработать негде, дети уже не знают русского языка, а старики разучились читать, потому что даже вывески теперь на латинице…

Он был прав. Работы нет. Чтобы прокормить детей, нужно ехать в Россию – строить, торговать на рынке, работать грузчиком, кем угодно. Но при всей бедности люди не озлоблены: им нечего делить, некому завидовать – все равны в своей нищете. На перевале по дороге к Кумкаргану случился казус – мы по ошибке приняли за чайхану придорожный бордель. За столиками сидели девицы с выбеленными, как у японских гейш, лицами. Как правило, это согрешившие молодые узбечки, в мусульманской стране не годящиеся больше на роль невест. Фотографироваться они соглашались не слишком охотно, но и без всякого стеснения. Вышла мужеподобная бандерша – вся в золоте, по зубы включительно, принялась угощать нас водкой, а Арсению предложила девочку на выбор. Было видно, что "мадам" не боится никого и ничего. Она владеет несколькими такими заведениями для дальнобойщиков, несколькими бильярдными и саунами.

Ну ладно, это конечно курьезная встреча, но вообще в Узбекистане люди очень гостеприимные. "Откуда вы? Из Москвы? Мой сын работает в Москве. Заходите, будете гостем!" Отказываться нельзя – можно и обидеть. Быстро готовится плов, накрывается достархан, выкладывается все, что есть в доме. Такая ситуация повторялась с нами сплошь да рядом. И всегда все – от чистого сердца.

На обратном пути нас поразил скотный базар Октепе, один из самых больших и старых в Узбекистане. Существует он еще со времен Велико-го Шелкового пути. Площадка величиной со стадион огорожена каменной стеной, под ногами сплошное месиво из самого разного навоза. Здесь нет только свиней – их можно найти только в Каракалпакии.

Здесь нас с ходу вычислил директор рынка и также принялся угощать водкой с шашлыками. Вроде бы, рановато для 8 утра, но к этому времени торг уже сворачивается. На директоре был длинный пиджак не по размеру. О пиджаках вообще надо сказать отдельно. Они почти всем велики, похоже, в Узбекистане пиджаки продают только одного размера, и на многих они сидят одинаково – "на вырост". Приходится подворачивать рукава.

По обычаю, чтобы заключить сделку, нужно пожать руки. Директор показал нам в базарной толчее последних представителей исчезающей профессии – наемных силачей с железным рукопожатием, сбивающих или, наоборот, удерживающих цену при заключении сделки. Не отпустят, пока не добьются нужной цены.

Мы спешили в Бухару и Хиву, но навсегда оставили свое сердце в горах Байсуна.

Бухара, Хива

В древних прославленных городах мы надолго не задержались, их остатки давно превращены в туристический аттракцион.

В Бухаре это два квадратных километра неухоженных архитектурных памятников, превращенных в платные музеи. Зато инфраструктура отменная – сеть небольших частных гостиниц с кондиционерами, прекрасные закусочные, торговля восточными сувенирами втридорога. На этом небольшом пятачке, не покидая его, толкутся богатые американцы, немцы, японцы. А за его пределами – местная беднота в одноэтажных развалюхах и криминалитет в питейных заведениях. Мужчины сидят на корточках даже на скамейках, как воробьи, на пустырях оборванные дети гоняют футбольный мяч, по улице гонят баранов. Знаменитые бухарские евреи – породистые писаные красавцы – давно оставили родной город и подались искать счастья по всему миру.

Куда больше понравилась нам Хива, одно из самых туристических мест в Узбекистане. Она более компактная, почти вся помещается в пределах старого города, опоясанного глинобитной стеной. В советское время здесь сняли столько фильмов – от "истернов" до восточных сказок – что все время чувствуешь себя среди декораций – особенно ночью, на фоне старой крепости, освещенной взошедшим месяцем. И хивинцы показались нам сердечнее бухарцев. Говоривший по-русски торговец арбузами с ходу пригласил к себе домой на плов. По дороге нас рассмешил забавный натюрморт: связка сосисок на дверном почтовом ящике. Одновременно вывеска и рек-лама крошечного частного магазинчика, их в Хиве много.

"Пойдешь – не вернешься"

В поисках приключений и необычной натуры едем в пустынную Каракалпакию. Сначала в Нукус, оттуда вообще на край света – в Муйнак, от которого на добрую сотню километров отступило Аральское море. Населяют этот край наряду с узбеками и казахами еще и кунграты. Край не беднее других, но какой-то безрадостный, депрессивный и недоброжелательный. Бесконечные пески, солончаки, бездорожье – словно природа и население нашли друг друга.

Набитый под завязку автобус буквально разваливался на ходу, останавливался, чинился, ломался опять, а уже на подъезде к Муйнаку задымился. Все вывалили из него и дальше пошли пешком, спотыкаясь в темноте. Кто-то указал нам на единственную в Муйнаке гостиницу. Это оказался двухэтажный дом, свет ни в одном окне не горел.

– Это гостиница? – спросили мы вышедшего навстречу толстячка в очках.
– Да, заходите, уважаемые! Я администратор, Бахадыр, можно просто Баха. Номера свободны, занимайте любой!

Комнаты оказались без замков и воды, выстуженные. Один из номеров служил уборной – с баком воды, ковшом и единственным действующим унитазом. Но это было все же лучше, чем посещать огороженное отхожее место во дворе. От всех переживаний у меня подскочила температура под 40. Болеть в таких условиях никому не пожелаешь, а климат, как в Питере – сплошные сквозняки. Собир лечил меня народными средствами – обкуривал помещение травой хазараспаном ("лекарство от тысячи болезней"). Задымил всю гостиницу, но на следующий день мне стало лучше.

Если бы не Собир, не знаю что бы с нами было, уж верно ничего хорошего. Наш гид ловко выкручивался, когда местные жители начинали вести себя агрессивно. Заговаривал зубы, мгновенно придумывая самые невероятные легенды. Ему столько раз приходилось обманывать, что в конце концов он бросил держать пост: "Я много обманываю, не могу продолжать, потом придется начать все сначала".

С Собиром нам повезло. У него просто не было недостатков. Природный ум, отличное чувство юмора. Он заботился о нас, как о своих детях: "Я отвечаю за вас головой". Каждый узбек считает своим долгом помочь тебе – ты гость в его стране, а гость это самый дорогой и важный человек.

На следующий день к нам присоединилась еще одна залетная птица – француженка. В брюках и курточке, с рюкзачком за плечами, она сошла с утреннего автобуса и явилась в гостиницу. Взволнованный Баха прибежал просить, чтобы помогли с ней объясниться. Француженка оказалась соцработником, работает с детьми. Взяв отпуск на полгода, махнула в Китай, а по пути решила посмотреть Среднюю Азию. В Муйнак попала, увидев фото в путеводителе – кладбище кораблей в песках. Я обрисовала ей условия жизни здесь, она быстро сориентировалась и решила выбираться из Муйнака в один день с нами.

Но кладбище кораблей мы все же увидели. Даже сфотографировали колоритного местного жителя. Он ехал по пустыне на мотоцикле на ночную рыбалку. На голове – самодельная каска с фонарем, наподобие шахтерской. Мальчишкам, которые отвели нас к проржавевшим судам, купили по их просьбе по пачке маргарина в единственном здешнем магазинчике. Кроме маргарина там торговали ирисками и прошлогодним картофелем, не было даже хлеба. Баха раздобыл нам немного помидоров и баранины. На единственной на всю гостиницу газовой горелке я приготовила обед на всех. После чего мы поспешили покинуть это место.

В здешних краях говорят: "Барсакельмес". В переводе с казахского что-то вроде "Пойдешь – не вернешься". В пустыне есть даже возвышенность с таким названием, кажется, бывший остров. В Каракалпакии мы не раз чувствовали себя мухами, завязшими в смоле: нас посылали в неверных направлениях, высаживали из машины у заброшенной автостанции, подсовывали билет на несуществующий автобусный рейс до Ташкента и обижались, когда мы уклонялись от этого счастья ("Вы же из России, что вам стоит?!") Неприкаянные стада верблюдов, разваливающиеся "хрущобы", постоянное ожидание подвоха…. Стало казаться, что мы понемногу превращаемся в персонажей какого-то тягостного фильма – не то "Под покровом небес" Бертолуччи, не то "Поворота" Оливера Стоуна.

Добравшись до Нукуса, впервые за два дня по-человечески поели. А места в рейсовом "Икарусе" до Ташкента и вовсе показались самолетными креслами! Всего-то 1255 км, 19 часов пути!

Коканд

Как же пропустить плодородную Ферганскую долину! Наняв в Ташкенте машину всего за 20 долларов, едем в Коканд.

Город просто поразил нас своим благочестием. Все женское население – в платьях до пят и хиджабах. Мужчины поголовно держат рузе, а это нелегко: вставать приходится в три часа ночи – и за работу. Есть, пить и курить запрещено – от восхода до заката солнца ничего не должно попадать в рот, даже лекарства. Поэтому все трудятся, делая перерывы на намаз, а к вечеру приглашают друг друга в гости на "открытие рта". И тогда наконец дружно закуривают, всласть едят и беседуют.

Только после окончания рузе наступит время резать баранов и верблюдов, справлять свадьбы, устраивать петушиные бои. Впрочем, вскоре мы нашли место, где даже в пост без лишней огласки проводятся петушиные бои.

Элитные петухи со всего света – мексиканские, тайские, новозеландские. Бойцовый петух – птица невиданной мощи. Я сфотографировалась с одним таким бойцом, размером с собаку. Хороший петух стоит до 4000 долларов – как автомобиль или пять верблюдов.

Билет на бои можно купить за копейки, а вот ставки бывают очень высокими. Если соперники равны, поединок продолжается несколько часов. Мы ушли, так и не дождавшись исхода. Вся арена была в крови, судья останавливал схватку, владельцы петухов выбрызгивали воду изо рта в клюв разгоряченным осатанелым птицам, и бой продолжался. Один петух уже лишился глаза, но продолжал яростно атаковать. Мне сдается, такой способен убить человека, а уж собаки должны разбегаться при виде его, поджав хвосты. Не женское это зрелище. На другой день мы побывали в гостях у судьи этого боя. Он разводит петухов, их у него до полусотни – целое состояние.

Под небом Узбекистана люди легко сходятся, потом трудно расставаться. Мы успели привязаться к Собиру, а он к нам.

В Москву привезли домотканый ковер из горного кишлака, несколько сот отснятых Арсением фотографий и ворох незабываемых впечатлений. Больше двух месяцев мы странствовали по этой теплой земле. И теперь слепящее солнце Узбекистана всегда будет звать нас обратно.