Армения. Севан

На трассе вдоль озера Севан стоят будки размером два на два метра – оттуда выскакивают молодцы, разводя руки в стороны в классическом рыбацком жесте. Это преувеличение: таких рыб в Севане за последнее тысячелетие не было. Изведенный теперь под корень знаменитый ишхан, уникальная севанская форель, в среднем весил граммов 300–500 (хотя известны многокилограммовые рекорды). Таков же давно запущенный в армянское озеро и прижившийся здесь ладожский и чудской сиг.

Однако ассортимент в будках впечатляющий: крупный сиг по 4 доллара кило, по такой же цене большие раки, карась вдвое дешевле. За кило ишхана требуют 30–35 долларов; когда просишь показать, озираясь, бегут в придорожный лесок, вынимают из-под камней ящик, прикрытый листьями. "На лохов рассчитано", – доходчиво объясняет приятель, сопровождающий нас в поездке по Армении, Рубен Мангасарян. В озере ишхана практически больше нет, его сюда привозят с рыбоводных заводов и выдают за озерную форель. Устраивают рыбалки для туристов, незаметно подкладывая спрятанного в лодке фермерского ишхана в сеть. Подлинный, "дикорастущий" ишхан ловится лишь в Иссык-Куле, куда его в свое время запустили. Хоть так. Вот она, глобализация: чтобы поесть настоящей армянской форели, надо ехать в Киргизию.

Но ладно, сам Севан-то – в Армении. И для страны это всё. При отсутствии полезных ископаемых, это главный источник энергии – за счет ГЭС, построенных на перепадах рельефа: озеро расположено на высоте 1900 м над уровнем моря, а Араратская долина – на высоте 800 м.

Свет. Тепло. Пресная вода. Орошение полей. Еда.

В тяжелые 1990-е армян спас Севан. Тогда по настояниям экологов после Чернобыльской катастрофы остановили свою атомную станцию. Из-за азербайджанской топливной блокады встала главная ТЭЦ. А тут еще ударила засуха. В дело пошли мощности Севана. Это озеро – стратегический резерв страны.

И он же, Севан – объект зверского эксперимента. В наглой большевистской гордыне переустройства мира за 20 лет, начиная с конца 1930-х, уровень Севана понизили на 20 (двадцать!) метров. Была идея понизить и на сорок, чтобы больше оказалось освободившихся земель, на которых можно сеять. Спохватились в 1950-х, почуяв катастрофу. Она и произошла.

Как рассказал нам директор Института гидроэкологии и ихтиологии Академии наук Борис Габриелян, самыми страшными периодами были как раз 1930-е, а потом – 1970-е, когда из-за спуска озера всерьез возникла угроза изничтожения Севана.

Заметно ухудшилось качество воды. Дно опасно приблизилось к поверхности, нарушился кислородный обмен, естественные процессы заболачивания, которые идут тысячелетиями, прошли за десятки лет. Господи, как же бездумно мыслили эти люди: "нарисуем – будем жить". Обнажились нерестилища – ишхан стал исчезать. Тут же выросла цена на него. Выросла цена – увеличилось браконьерство. В 1976 году вышел запрет на ловлю севанской форели, в 1978-м ее занесли в Красную книгу. Поздно.

Но Севан – всё для Армении еще и потому, что тут непреходящая драма не только природная. Живой театр человеческих судеб с задником нечеловеческой красоты – снежными пиками хребтов.

Северо-восточный берег озера – сплошь армянские беженцы из Азербайджана. В Варденисском районе – всего тридцать шесть деревень: в 34-х жили азербайджанцы, теперь они заселены нашедшими здесь убежище армянами.

В деревне Покр-Масрик тормозим у ужасающего дома: будто война прошла тут вчера – поваленный забор, покосившиеся стены, затянутые полиэтиленом окна. В доме вопят "Том и Джерри" – у телевизора Сусанна Арутюнян с тремя детьми: девяти, восьми и трех лет. Муж на работе, он пастух, получает по 150 драмов в месяц за овцу. В отаре – 300–400 голов. Тысяч пятьдесят драмов выходит – примерно 140 долларов в месяц.

При своей пшенице и курах – жить можно. Отчего же не вкручены лампочки, не вставлены стекла, отчего Сусанна прилаживает руками оголенный провод электроплитки, при малолетних-то? Их семья поселилась тут в 1989-м. Ответ один: обреченность. Точнее, настроенность на обреченность. Так проще. Кто-то виноват. На себе поставлен крест – 28-летней Сусанной и 33-летним Ашотом. Надежда на детей, на девятилетнюю Лусинэ. Она с выражением читает нам стихотворение Сильвы Капутикян о матери, которой помогают дети. Переводит соседка, 15-летняя красивая Анна: та не дождется окончания школы, чтобы уехать в Ереван. Она тоже – из беженцев.

Трагедия первой гражданской войны на территории СССР. После полилась кровь грузин и абхазов, осетин и ингушей, киргизов и узбеков, таджиков и таджиков, чеченцев и русских, чеченцев и чеченцев... А началось в 1988-м в Карабахе.

В соседнем селе Арегуни живут бедновато. Местный начальник жалуется (это мы слышали и во многих других местах), что международные фонды развратили помощью, народ разучился работать. Опять плохо…

Но вот совсем другие – Рубен и Рена Манукяны. Две коровы, четыре бычка, два теленка, свиньи, куры. Не богачи, у богачей – по две машины, по два десятка коров. В горной Армении состоятельность не оценивается землей: "Здесь двадцать гектаров – хуже, чем двадцать соток в Араратской долине". У Рубена и Рены двое детей, старший уже просит компьютер. В Арегуни пока ни одного компьютера нет. Рубен сам никуда не собирается, но точно знает, что детям тут оставаться нельзя – надо в Ереван.

Сияет свежей покраской арегунская школа, отремонтированная на деньги студентов-армян из Лос-Анджелеса. Висит стенгазета, выпущенная ко Дню победы, который в Армении празднуется особо, потому что 9 мая 1992 года армянские войска взяли Шушу в Карабахе. Рядом стенд: девушки, погибшие на войне – одна держит винтовку с оптическим прицелом, экс-чемпионка СССР по стрельбе. Для поколений армян понятие "война" означает – Карабахская.

Но этот выпуск стенгазеты только о Великой Отечественной, хотя главная иллюстрация – почему-то кадр с Петрухой из "Белого солнца пустыни". Непонятно, но Восток – дело тонкое... Уезжая, притормаживаем, чтобы сфотографировать сценку: мужчины под вывеской "Бензин", а рядом – оседланная лошадь. Мужики не смущаются, но спрашивают: в чем интерес? Да вот, сочетание коня и бензина. Общий громовой хохот: столько лет не замечали. "Бензин" написано по-русски.

Школа в Цовагюхе (4 тыс. жителей). Урок русского языка, проходят деепричастия. В классе холодно: высокогорье, отопления нет. Девочка в пальто пишет: "Я ошибся, приняв людей, сидевших вокруг костра, за взрослых". В углу – распятие, рядом – маршал Баграмян в орденах. В окне справа – снежные вершины, слева – севанская гладь. "Я, глядя на бесчисленные золотые звезды, чувствовал бег земли". У двери плакат "Гении мысли": нарисованные цветными фломастерами Сократ, Платон, Аристотель – в желтых и синих хитонах, они бы страшно удивились. "Бабушка, кончив плясать, села на свое место".

Учительницу на русский манер называют по имени-отчеству – Карина Вагановна. Остальных учителей – по фамилии с приставлением либо "господина", либо "товарища": как где принято. (Отчество в стране странным образом удержалось в обращении к врачам, независимо от национальности.) Русских школ нет, есть отдельные классы в армянских школах, однако русский учат все – со второго класса по 11-й. В селах по-русски говорят плохо, но охотно: пожалуй, только здесь, да еще в Средней Азии (не везде), осталась искренняя приветливость по отношению к бывшему Старшему Брату.

Ответственные вещи – на двух языках. "Кофемолка" – окошко в подворотне, где продают и мелют кофе. В селах "Пракат посуда" – на большие торжества своей утвари не хватает, берут у соседей взаймы. В обиходе русско-советские названия переименованных обратно городов: Ленинакан (Гюмри), Кировокан (Ванадзор), Красносельск (Чамбарак). Исключительно по-русски представлено по всей стране автодело: "вулканизация", "балансировка", "мойка", "автозапчасти". В обиходном городском языке из иностранных слов закрепились Merci и "Пока". Раззудись, лингвист-социолог!

На юго-западном берегу Севана – Норатус: сильнейшее потрясение за всю нашу армянскую поездку. Поле хачкаров. Надгробья средневековья: 700 вертикальных, высотой метра полтора, плоских камней с орнаментом и рисунком. Непременно – изображение креста, откуда и название: хач – "крест", кар – "камень". Есть рельефные сцены еды, пахоты, свадьбы. Похоже на древнегреческое кладбище Керамик в Афинах, только больше, шире, вольнее.

Не так уж много выпадало мне в жизни зрелищ такой волшебной прелести: в золотистых лучах заката сотни покрытых золотистым мхом базальтовых хачкаров на зеленой траве, на которой пасется отара овец.

Старик Гайк с посохом спокойно позирует Сергею Максимишину. Под конец спрашивает: "Окей?" – и услышав ответ по-русски, расплывается: "Здесь всегда иностранцы, а ты садись, по-русски поговорим".

Откуда ни возьмись появляется 15-летний Алик, без которого мы не поняли бы и половины в рисунках хачкаров. Готовый гид-профессионал. Знаний – на опытного взрослого, русский язык – младенческий. Спасибо, с нами Рубен.

В Норатусе останавливаемся в гостинице "Оджах" ("Очаг") – с кавказской, скромно говоря, сомнительной роскошью: колонны, позолота, статуи. Но обходится все в 35 долларов на троих – по комнате на каждого. Портье Сюзанна приносит кофе, слушает, как мы восхищаемся хачкарами, и спрашивает: "Это то кладбище, о котором все говорят? Я не была". Сюзанна живет тут двенадцать лет.

Нормально? Нормально, наверное. Провести блиц-опрос москвичей – кто никогда не бывал в Третьяковке: оторопь обеспечена. А сервис – душевный. "Когда завтрак? – В семь тридцать. – Хорошо, я не поеду домой ночевать, останусь тут". На завтрак, помимо кофе, сыра, зелени, варенья, Сюзанна приносит крутые яйца со свежим тархуном, завернутые с кусочком взбитого масла в горячий лаваш. Кто думает, что знает толк в яйцах – пусть попробует и покается.

Норатус – Новый Дом. Имеется в виду, дом для беженцев из Западной Армении – от геноцида в начале ХХ века. Сюзанна бежала в конце того же века из Азербайджана.

Норатус большое село, однако, как и в Цовагюхе, – ни клуба, ни дискотеки. Молодежь бродит вечером взад-вперед, на опытный взгляд, даже и не пьет вроде – так общается, всухую.

С утра мы ищем рыболовный промысел. Едем к Севану, в заболоченном прибрежье увязаем намертво. Рыбаки приходят на помощь, унизительно вытягивая "Волгой" наш джип, по-своему приободряют: "Если бы поехали совсем чуть влево, попадали в яму от экскаватора, там весь джип с головой в воду". Спрашиваем: "И что тогда?" С лучезарной улыбкой и пожатием широкими плечами: "Нэизвестно".

Идем в море (озеро Севан все местные так и называют – море) на рыбную ловлю вместе с артелью. Строго говоря, это просто группа соседей и родственников. С лодки забрасывается сеть, описывается круг, и мы вместе со всеми тянем сеть на песчаную косу. Идет карась – добротный, в две ладони.

Вообще-то карась попал в Севан случайно. Хрестоматийный советский бардак: перепутали цистерны и выпустили в озеро не ту рыбу. Обладающий огромной жизненной силой карась бешено расплодился и стал в Севане главным. Так же попал в озеро и рак. Сейчас только эти два вида – промысловые. Карась довольно вкусный, но не чета, конечно, пятнистому красавцу – уникальному ишхану.

Арам везет улов на рынок, я с ним, прочие остаются у фанерной бытовки готовить обед. Рынок – условный: у обочины стоят пять-шесть машин со свежим уловом, к ним подъезжают перекупщики. Нашего карася берут какие-то ереванцы, на обратном пути мы заезжаем к Араму домой.

Черт его знает, что я воображал себе, впервые собираясь в Армению. Что-то вроде знакомого мне Кавказа. Ничего подобного. Своеобразно, "на любителя", красивые (скорее, с намеком на прошедшую красоту) деревни увидал только в районе Чамбарака, к северу от озера. А так – и на юге, и на северо-западе – бетонное единообразие. У Арама при зажиточном доме – ни травинки. Ни желания завести травинку. Маленькая дочка бродит по безрадостному двору, ступая по навозу туфельками на высоких каблуках с золочеными пряжками. Пока Арам собирает шампуры, его жена выставляет на крыльцо газовый баллон и варит мужчинам кофе. Для меня из дома выносится полированный, с ворсистым сидением, стул.

Спрашиваю, зачем вода в медных чанах по краям двора – оказывается, для купания и стирки: вода греется на солнце, к вечеру – горячая. Господи, жизнь на земле, натуральная, без книжек!

Взяв в магазине водки "Ашвар" и белого вина "Харджи", возвращаемся на озеро. Там вовсю жарят карасей на углях, варят раков, ждут нас.

Через полчаса заводятся обычные на всех широтах застольные разговоры: еда, дети, национальности. "Ервеи, а что ервеи – хороший народ. У нас тут был ервей – и выпить, и всё. Директор магазина, Рафаил звали". Армен, брат Арама, вдруг вскидывается: "Подожди, у евреев тоже был геноцид, я знаю, да?". Ага, Армен, был. То, что он был у вас – известно. А в Ереване – очень заметно: не припомню мемориального комплекса такой трогательности, сдержанности, величия и гордости.

У армян долгая историческая память. Геноцид 1915 года переживается как вчерашнее событие. Всеми.

Приезжает на раздолбанной белой "Волге" Вильгельм по кличке Слепой, по-армянски Кор. "Отец маме засадил, когда я в ней уже был, и прямо в глаз попал". Все привычно хохочут, поглядывая на гостей. Гости, проявляя понимание, хохочут тоже. Кор Вильгельм, потчуя нас, делится жизненным опытом, упирая на экологию: "Человек должен пытаться. Если не пытается – умирает. А что в городе пытаются? Одни консервы!"

Арам пьянеет сильнее других. Может, оттого, что у него сын пропал в Карабахе. Уже годы – никаких известий. Он недоволен текущей политикой: "В Армении всё купивают. Кто много денег – всё купивают. Но если приедут сюда – всех убиваю". Никаких сомнений, Арам, никаких сомнений.

Северо-восточный берег Севана живописнее юго-западного. Это из-за зарослей невысоких пушистых сосен, вроде крымских или шотландских. Неподалеку от Шоржи – вдруг отличная гостиница европейского класса. При ней ресторан "Заназан", в переводе "Разнообразный". Мы разнообразим его еще больше, принеся на кухню мешок карасей, выданный нам рыбаками в Норатусе: половина вам, половина нам, готовка – ваша. За ужином с вареной в овощах и жареной на гриле рыбой, с недурным белым вином из винограда воскехат (производитель – "Клуб погреб Ноя", без Ноя никак) обсуждаем туристическое будущее Севана.

Идей полно, и мы с Максимишиным уговариваем Рубена открыть бизнес: трехдневный тур вокруг озера с экскурсией по хачкарам, рыбалкой, конными прогулками в горы и гастрономическими радостями – день сига, день рака, день карася. Вот только дорогу надо проложить нормальную – всего-то 200 км по пери-метру Севана. Практичный Рубен произносит слово, понятное во всех странах бывшей империи: "А откат?"

Пока туристов немного. Впрочем, при нас поселилась группа из Польши. А на стенде возле стойки портье, среди буклетов, я увидел, глазам своим не веря, книгу на латышском языке – Daina Avotina "Kapteina Jeka milestiba" (Дайна Авотыня "Любовь капитана Йека"). "Откуда? – Кто-то из гостей оставил, это по-фински". Да нет, ребята, это с моей малой родины. "Возьмите себе, если хотите". Вот она, империя: русский литератор, живущий в Праге гражданин США, читает в Армении латышскую книгу, считающуюся финской. Многослойная шизофрения. Прямой путь в дурдом. Я не рискнул. Латвийские земляки, соберетесь на Севан, книжек не берите – здесь найдется что почитать!

На дороге знакомимся с Гукасом Адамяном, 80-летним сторожем двух пансионатов. Сильно сказано: каждый пансионат – два-три домика у воды, где за 5 тысяч драмов (14 долларов) комната на двоих с туалетом и телевизором.

Нынче не сезон, Гукасу скучно. Он варит нам кофе, показывает спрятанное под одеялом ружье 16 калибра, достает восьмиструнный саз из тутового дерева, на гриф для красоты насажена красная крышечка от водки Sovetik. Гукас играет азербайджанские, потом армянские мелодии, и для нас – фантазию на тему "Катюши". Он тоже беженец – из Арцвашена, армянского анклава в Азербайджане: "Мы там с ними жили хорошо, все плакали, как мы уезжали". Сюда пришел в 1989-м, как Сусанна и Ашот из Покр-Масрика, но все у него по-другому. В прежней жизни был буфетчиком в ресторане, здесь сделался крестьянином: в семье 11 дойных коров, 20 овец, лошадь, грузовик "Урал", холодильник в подвале на тонну продуктов.

Откуда наколка с якорем, спрашиваем. Старик рассказывает, что служил на флоте, Балтийском. "Я из Риги", – говорю. И вдруг Гукас, одно время бывший поваром в рижском нахимовском училище на бульваре Кронвальда, извлекает из памяти нечто 60-летней давности: Runa Riga. Pareizs laiks... – "Говорит Рига. Точное время...". Вот бы сюда тех, кто забыл в гостинице "Любовь капитана Йека". В двадцати метрах плещется Севан, пронзительно сияют снежные горы: широка страна...

Отказываемся от предложенного Гукасом супа из крапивы с картошкой: нас ждет обед в ресторане "У Аго". По-разному живут у Севана.

Аго Овсепян только десять лет ресторатор, а так всю жизнь проработал парикмахером в городишке Севан, бывшей Еленовке, где в конце XIX века жил мой прадед-молоканин, Алексей Петрович Семенов. Оттуда его сын, мой дед Михаил, уехал в Туркмению – там родилась моя мать. Но о поисках корней, о невероятных армянских русских – в следующий раз.

Заведение Аго работает, в основном, на Ереван. Для севанцев дороговато, объясняет Анна, жена Аго: доступно только местной элите – мэру, начальнику милиции, владельцам сахарного и мукомольного заводов. Зато из столицы сюда приезжают на шашлык из сига, на рыбные котлеты, на кебаб из раков, который мне не забыть даже в неизбежном будущем маразме. Килограмм отборных раковых шеек, двести граммов свиного сала и луковица перемалываются, эта смесь насаживается на шампуры и жарится на углях. Кто не пробовал – пусть и не пытается вообразить это блаженство.

Ресторан "У Аго" устроен, как большинство армянских заведений: есть общий зал, но главное – кабинеты, каждый на компанию от четырех до двадцати человек. В Армении в ресторан приходят не себя показать и людей посмотреть, а вкусно посидеть со своими. Аго заглядывает к нам с коньяком "Ахтамар" и шоколадным набором Grand Candy. Уважение довершается совместными фотографиями под картиной с редким сюжетом: прихотливо изогнувшаяся Мадонна с Младенцем лет четырех, рядом мальчик Иоанн Предтеча, уже со звериной шкурой на чреслах.

В ста метрах от ресторана – обзорная вышка в виде трамплина. Сумеречная архитектурная мысль 1960-х: ничего отсюда обозреть не удается. Кроме полуострова, который по сей день называют Островом (полуостровом он стал при обмелении озера) – это самое знаменитое место на Севане.

Два храма IX века. Когда Мандельштам писал про Армению: "плечьми осьмигранными дышишь мужицких бычачьих церквей", – это про них. Он видел, конечно, и другие старинные церкви: они все приземистые, простонародные, с острыми куполами на восьмигранных барабанах, но на острове Мандельштам прожил несколько недель в 1930 году, и именно они, несомненно, запечатлелись в его памяти. Тогда тут был Дом писателей, как и сейчас (теперь еще и дача президента страны). История Дома – история советской Армении. В 1931 году такую же немыслимо прекрасную старую церковь внизу, у воды, снесли, чтобы из ее камней возвести новый писательский приют. Но ведь и его нет: вместо него страшное убожище 1960-х – нечто бетонное, устремленное в светлое никуда.

Никуда никогда не наступало. На волшебном Севане это чувствуешь сильнее – как всегда бывает в таких мифологических дивных местах.

У Севана все же есть шанс. Существует программа подъема озерного зеркала за 30 лет на 6 м – больше не нужно. Подъем на все утраченные двадцать метров, объясняет Борис Габриелян, вызвал бы новую катастрофу: что делать с прибрежными деревнями, дорогами?

Потихоньку в Севан запускают рыбоводных мальков ишхана. "Сейчас, – сказал нам рыбак в Норатусе, – со всего озера ящик можно наловить". Но есть надежда, что легендарная севанская форель еще появится в меню у Аго.