Станция Агюль-дю-Миди - дорога в рай

В зависимости от того, какое время года стоит на дворе, на легендарную станцию Агюль-дю-Миди - одну из самых высокогорных канатных дорог в мире, ежедневно поднимается от двух до пяти тысяч зевак, альпинистов, лыжников, сноубордистов, парапланеристов и прочих сумасшедших. Для одних отсюда открывается дорога в рай (читай, знаменитый внетрассовый спуск по "Белой Долине", восхождение на высочайшую вершину Европы Монблан или несколько фантастических минут парения над долиной Шамони). Для других - только необыкновенная панорама Альп, на которую не жалко и тысячи кадров. А кого-то в этом заоблачном горном "храме" на высоте 3842 метра над уровнем моря после 10 минут переходов с уровня на уровень, от одной смотровой к другой начинает с непривычки пошатывать и подташнивать, и они просятся обратно вниз.

Равнодушным это место не оставляет никого. Я сам - жертва его невероятной энергетики и силы притяжения. И для меня это определенно дорога в рай. Но что есть Агюль-дю-Миди для тех, кто поднимается туда каждый день на работу, и каково это - отработать 10-часовую смену и переночевать дежурство на 3842 метрах?! Вопрос этот недавно разрешился. Дирекция канатных дорог Шамони в виде исключения решила, что один журналист ночью на станции (я зачем-то просился именно в ночь) много бед не натворит. На всякий случай, впрочем, меня пристроили в ночную смену к самому надежному сотруднику - директору профсоюза Compagnie du Mont-Blanc Жюлю Дюкро.

Вечером накануне с Жюлем и его отцом Дени обмывали свежекупленный "Фольксваген Поло". Сделка по российским меркам была невероятно успешной: Жюль втюхал за 1000 евро автосалону свой старенький "Рено", который еле доехал до магазина, добавил из своих и уехал домой на новеньком автомобиле. За его здоровье мы уговорили бутылку рома, коробку помидоров, здоровенную колбасу и два багета. А потом эти двое начали меня припугивать и подначивать, как это принято в пионерских лагерях со старшими.

Дени объясняет, что хорошо бы начать с ненастной ночи, когда ливень и молнии. Когда Жюлю и напарнику (ночуют на станции все время по двое) приходится заземлять антенны и прочее оборудование, а потом бегать и замерять не "сечет" ли где. Жюль, тем временем, вслух размышляет, как бы нам не застрять из-за погоды. "Сколько у тебя дней в Шамони? - Три. - А, ну к воскресенью-то может спустимся. - Что значит "может"? - Ну, а как трос обледенеет и замерзнет - считай, застряли. Сматывать и лед сбивать молотком нужно, а его там 2,8 километров, представляешь, сколько это?"

"Да-да, - поддакивает Дени. - Это самое паршивое, когда дождь тяжелый. Трос по всему диаметру обмерзает на кулак и провисает почти до ледника, а уж оттуда его выковыривать...". Про то, что на дворе март и дождя не будет, мне в голову уже не приходило. А он продолжает. "А у тебя голова на высоте как? Спать точно будет тяжело. Дам тебе таблетку - сегодня одну выпьешь, утром завтра, в два и там уже. Понял?"

Назавтра в 16.00 поднимаюсь на 3842 вместе с последними безумцами с лыжами. В 16.30 вниз идет последний вагончик с канатчиками, мусором, работниками кафетерия и сувенирной лавки на Агюль-дю-Миди. И все. Тишина. Только ветер свищет, деться от которого на открытых местах некуда. Вымерезаешь за минуты, пальцы без перчаток немеют за секунды. Если температура -20-25°С, как тут бывает в декабре-феврале, а ветер около 60 м/с на Агюль-дю-Миди будто все -50°С. Поэтому желающих заменить товарища на ночном дежурстве на Агюль-дю-Миди зимой обычно не бывает. Из-за ветра здесь тоже можно застрять: в 1999 году 6 дней из-за него не могли включить канатку. Так и жили неделю наверху двое счастливчиков.

Сама станция напоминает огромную крепость и, по сути, есть целый город проводов, коммуникаций и резервуаров. Повсюду комнаты и двери, лестницы, чердаки и подвалы, совсем не очевидные даже для бывающих тут регулярно туристов. Главное - проверить температуру примерно 20 тысяч литров воды в огромных пожарных жбанах (всего на станции около 43 тысяч литров в различных резервуарах). Самое страшное, что может произойти на Агюль-дю-Миди - это возгорание чего угодно и одновременно замерзание запасов воды для тушения. Поэтому температура воды всегда должна быть не ниже 14°С. Например, 10°С - уже катастрофа так как зимой до состояния льда с этого момента она замерзает в течении пары часов.

После пожарных емкостей очередь питьевой и технической воды, которой в трех специальных резервуарах около 4 тысяч литров. Если остается меньше 3 тыяч, утром заказывают еще тысячу, которую поднимают сюда из Шамони сменщики. Вообще все данные по станции, кабинам подъемника и троссам, тянущим их с промежуточной станции до Агюль-дю-Миди после осмотра записываются на "командном пункте" работников канатки и утром передаются коллегам вниз, чтобы те оценили перед запуском подъемника его состоянии и потребности станции наверху для нормального функционирования.

Со своими обязанностями ночующие на станции справляются быстро, не отвлекаясь на перекуры и болтовню, чтобы скорее окопаться в теплой подсобке, поужинать и не пропустить закат - световой день на Агюль-дю-Миди длится с 6 утра до 9 вечера, а то и дольше (к примеру, Шамони в 6 вечера зимой уже тонет в сумерках).

Жюль ходит по всем агрегатным и проверяет температуру движков и основных электрических приборов - теплые или остывают. Должны быть теплые. Время полшестого. Проверяем все окна и двери по всей станции, когда Эрик по рации сообщает, что кто-то застрял не то на выходе в "Белую долину", не то на пути в "Космик" (альпинистский приют, откуда стартуют восхождения на Монблан), и поднимается обратно на станцию.

Идем к единственному пешеходному выходу со станции - "пролому" в стенке одного из тоннелей, через который по гребню народ спускается первые несколько сот метров пешком до седловины, с которой стартует на лыжах в направлении "Белой Долины" или же идет пешком дальше по своему маршруту. Заползает немец с рюкзаком и лыжами, обветрившимися губами и сумасшедшими мутными глазами. "А это, ты что, здесь ночуешь? - спрашивает меня. - Ну да. - А где - в "подсобке"? - Не знаю еще. - А, ну ладно". И идет мимо. "Он тут третий день лазает, - говорит Жюль, - и сегодня поутру собирался сделать что-то великое, но, видимо, не срослось". Через час, в семь, этот Геракл уже спал в соседней с моей комнате. Правилами это не предусмотрено, но его и выставить-то некуда.

Рядом на кухне Эрик с Жюлем, закончившие осмотр и проверку вверенной им недвижимости, задраившие все и вся на станции, готовят ужин и болтают. Вареная картошка, жареное мясо, салат... Только сели есть, Жюль смотрит на часы, кричит "Бросай тарелку! Закат! Пропустим!" и бежит вон. Я как выскочил наружу, так про еду и забыл. Жюль говорил, что каждый раз провожает закат и встречает рассвет, некоторые из которых бывают фантастическими, но то ж слова! Солнце пряталось в сизую стену гор где-то далеко-далеко, слева розовым пузырем вздымался Монблан, ледник под ним растрескался красным, а еще ниже будто обветренными угольками горел маленечко в черноте крошечный Шамони... Видя, как придавила меня эта фантасмагория цвета, Жюль решил меня добить, и в 6 утра, после почти бессонной ночи, объявив по громкоговорителю побудку ровно как в пионерлагере, пригласил меня усугубить впечатление встречей рассвета. И, сдав пост коллегам, спускаясь со мной часом позже вниз на первой кабине сказал, глядя на Агюль-дю-Миди: "Теперь понимаешь, это не только для тебя дорога в рай".