Мой разноцветный Париж

Жизнь любой европейской страны сегодня немыслима без пришельцев из других, экзотических точек планеты. Даже зрелище какого-нибудь двухголового, зеленого или прозрачного пришельца, прогуливающегося по улицам Нью-Йорка, Лондона или Парижа, уже не стало бы неимоверной сенсацией. Но пока приходится удовлетворяться африканцами, кхмерами, эфиопами или андскими индейцами...

К неевропейцам в Европе уже в большей или меньшей степени привыкли. Люди, способные к широкому взгляду на действительность, понимают, что без смешения и взаимообогащения культур Европа обречена на закоснение и склероз. Всем ясно, что присутствие экзотических эмигрантов необходимо по экономическим причинам. Но если даже сами европейцы, объединенные многовековой общей культурой, не всегда способны удержаться от взаимных инвектив, то что говорить об их отношении к чужакам...

Один из самых разноцветных и разноязычных на планете городов - Париж, столица Франции, страны, искони объединенной множественными связями со всем миром, но и давшей рождение слову "шовинизм".

Представители "FN", "Национального Фронта", руководимого приятелем Вольфовича, Ле Пеном, любят писать на стенах аршинными буквами: "La France aux Francais!" ("Франция для французов!"). Борцы с национализмом снизу подписывают: "Bourgogne aux Escargots!" ("Бургундия для улиток!"). Будем надеяться, что ирония спасет мир.

Самое большое "нацменьшинство" Франции (после португальцев) - арабы, в основном из Магриба (Туниса, Алжира, Марокко), стран, на протяжении долгого времени находившихся под властью французов. По вполне понятным экономическим причинам издавна, и особенно после приобретения их странами независимости, арабы массами стремились в "метрополию".

В расхожем популярном сознании араб - это, прежде всего, лавочник из магазинчика на углу, торгующий после закрытия обычных магазинов, по ценам, естественно, более высоким, и норовящий, кроме того, обмануть вас на франк-другой. Или человек, торгующий в забегаловке "кус-кусом", жареными цыплятами, колбасками "мергез" и картошкой "фри". А также мелкий жулик, торговец наркотиками и сутенер. Презрительное название - "sale arabe", "грязное арабье", или "basane" (нечто вроде нашего "чернож...й"). Сами арабы, особенно молодежь, называют себя "beure" (в женском роде "beurette"). Это французский молодежный жаргон - "verlan", в котором слова произносятся наоборот, да еще и изменяется гласная.

Арабских лавчонок, на самом деле, множество. Торгуют они и вполне обычной французской снедью, и произведениями Магриба, и всякими мелочами типа "все за десять франков!", и кожаными изделиями, часто сомнительными, вроде фальшивого "Louis Vitton", и разнообразной ювелиркой низкого качества. А также - арабские мясницкие, где мясо приготавливается по исламским правилам. Сейчас, из-за контроля над этими лавками разных мусульманских организаций и попросту мафии, идет настоящая война. Почти каждый десятый житель страны - араб. Часть арабов придерживается предписаний Ислама.

Соответственно, оборот арабской мясной торговли колоссален. В Париже огромное количество арабских рестораций, от грязных забегаловок до роскошных, сплошь в позолоте и зеркалах, в духе "Тысячи и одной ночи" заведений, и для французов магрибская еда давно уже стала своей.

Кроме того, арабской специальностью является содержание авторемонтных мастерских и маленьких гаражей. И, разумеется, из арабской среды рекрутируются рабочие заводов. Без них "Ситроен" или "Рено" давно бы уже остановили свои конвейеры.

Почти все арабы, въезжавшие на протяжении десятилетий на землю "Шестиугольника", не имели профессиональной квалификации, корней, знакомств. А французское общество с трудом впускает в себя пришельцев. В результате, счастливчикам удавалось открыть свое дело, другие же становились чернорабочими или вставали к конвейеру. Селились либо в самых бедных, гнилых районах городов, либо в рабочих предместьях. В Париже это север города - Барбес, рядом с Монмартром, квартал Восточного Вокзала, Бельвилль, еще с начала ХIХ века известные как рассадники воровства и бандитизма. Сейчас эти районы стремительно перестраиваются, но еще остаются мрачноватые и весьма колоритные задворки вроде "Folies-Merricour", "rue de la Goutte dХOr" (улица Золотой Капли, где еще несколько лет назад трудновато было купить бутылку вина, зато с гашишем и героином, а также исламскими изданиями фундаменталистского толка было замечательно), конец рю де ля Рокетт. Это - царство лавчонок, темных сомнительных кафе с проститутками, белья, свисающего из окон, бань-хаммамов, мечетей и медресе, ютящихся в бывших мебельных мастерских, магазинчиков, набитых всевозможными изданиями Корана либо, наоборот, видео- и аудиокассетами, запретными для истинного мусульманина. Если попасть сюда в Байрам или в день конца Рамадана, то можно усомниться - находишься ли ты в получасе ходьбы от Больших бульваров?

Если эти кварталы старого Парижа (как и прилегающие к ним исторические предместья вроде Клиши, Обервилье, Баньоле или Монтрей) имеют свое очарование, то новые "города-спутники", такие, как Плэн-Сэн-Дени, Мезонс-Альфор или Аркей, его лишены напрочь. С незначительными национальными и экономическими различиями, они вполне схожи с нашими Люберцами или Мытищами. Кроме "гипермаркетов", нескольких кафе, "культурного центра", кино и множества автомастерских там, кроме блоков "экономического жилья" (HLM), в общем-то, нет ничего.

Дома - тоска. Папаня либо горбатит на фабрике, либо таскается по бюро социальной помощи, продлевая пособие по безработице и выбивая новые "allocations familiales" - "выплаты на семью". Старший брат занят тем же самым, либо сел в тюрьму, либо близок к этому. Или уже стал "каидом", то есть "паханом". Если не знать, что лица такого свойства не являются измышлением авторов французских комедий из жизни полицейских, то поверить в их реальность не легче, чем признать действительным существование московского "нового русского" с пальцами железным веером.

Алексей Хвостенко, известный поэт и певец, долго живший на Гутт дХОр, клялся, что собственными глазами видел, как местный "каид" подъехал инспектировать улицу: сперва из темно-серого "Ягуара" с золочеными ручками выскочил черный дог с золотыми зубами; за ним на свет Божий выполз хозяин в костюме от "Кетон", сказал почтительно склонившейся пастве: "Inchallah!" - и пошел договариваться о чем-то в затхлое кафе на углу.

Для мусульманина "Иншаллах", то есть "если Бог даст", является ключевым словом. Для рациональных и прагматичных французов такой фатализм невыносим. "Sale arabe" оказывается для него паразитом, обреченным, в лучшем случае, быть регулярно битым коррумпированным полицейским. По-уличному "мент" - "флик", на "верлане" получается "кеф", а "продажный", "pourri" - "ripoux". А в безжалостной действительности не проходит года, чтобы такой вот "кеф рипу" не пристрелил черного подростка, который не вовремя куда-то побежал.

Дальше - ни к чему не ведущие разбирательства в прессе и Национальном Собрании, демонстрации "SOS Rasisme" и еще большее количество граффити по поводу "Франции для французов".

Замкнутый круг. И наш "люберецкий вариант" по сравнению с этим еще достаточно мягок.

Великое исламское выражение "Иншаллах" для арабов во Франции оборачивается почему-то жизнью на обочине. Так живет почти каждый десятый - а количество врачей, адвокатов, политиков, литераторов, философов этой пропорции не соответствует. Каждый десятый - а арабские подростки в самом лучшем случае умеют кое-как говорить на уличном арабском "языке касбы" и подражают лос-анджелесским рэперам, для чего штудируют толковый словарь французского языка "Le Robert": "там много слов". Впору вспомнить Камю.

Добавить еще стоит, что смуглая курчавая масса совсем неоднородна между собой. Есть мягкие, ласковые и довольные жизнью туниссцы: еще бы, Тунис - единственная спокойная и вполне демократическая страна Магриба. Есть мрачноватые алжирцы: еще бы, эта страна, самая европеизированная в регионе, все глубже вползает в фанатическую религиозно-политическую разборку. Есть марокканцы, чтящие короля и с презрением поглядывающие на разболтанных соседей. Кроме того, имеются "харки", арабы, воевавшие в Алжире на стороне французов, ненавидимые соотечественниками и до сих пор необлагодетельствованные французским гражданством. Наконец, есть выходцы из Ливана, сторонящиеся магрибцев. В основном, это члены хороших и обеспеченных семей из благодатной долины Бекаа, бросившие свои виллы, оливковые рощи и виноградники. Для этих утонченных кардиологов и сотрудников больших агентств "Public Relations", придерживающихся, к тому же, в основном, несторианского христианства или католичества, несовершеннолетние хулиганы из Обервилье и лавочники из Барбеса соотечественниками не являются.

Есть еще упертые имамы и неграмотные "хаджи" в бурнусах и белых шапочках-"шешах", убеждающие родственников, что женщины должны закрывать лицо, а мужчины избегать общения с "неверными". Есть рыжеволосые и голубоглазые берберы,котрорых арабский мир за отдельную нацию не признает. Есть молодые раздолбаи, со своим арабским колоритом культивирующие есенинскую "чернуху": вопреки запретам пьющие алкоголь, уважающие (по-своему) женский пол и сочиняющие полублатные, полу-рок-н-ролльные песни в стиле "rai", нечто вроде смеси музыки группы "Дюна" и честного чикагского блюза, замешанной на ориентальных страданиях.

Уже десять лет назад Жак Нувель, моднейший и знаменитейший архитектор Франции, построил исполинское здание "Института Арабского мира", спонсируемого всеми нефте-эмирами. Чем занимается это заведение, сказать трудно. Заявленное в программе "стремление к интеграции разных культур", кроме устройства помпезных выставок и велеречивых конференций, никак не проявляется. А Ив Лакост, очень известный политолог, с основанием заявил: "Будущее французского общества зависит от того, за кого выйдут замуж "beurettes". Если за французов - есть шанс интеграции арабов. Если за своих же соплеменников - страна обречена на жизнь с агрессивным и замкнутым организмом внутри себя".

Не имея определенного опыта, не всегда легко отличить от араба магрибского еврея. Когда-то в Тунисе, Марокко, Алжире были огромные общины местных евреев-сефардов. Жили они бок о бок с арабами и французами-"колонами", говорили по-арабски и по-французски, чуть-чуть на иврите. В 50 - 60-е годы почти все они уехали - кто в Израиль, кто в "метрополию". К моменту их появления европейские евреи-ашкенази в подавляющем большинстве уже совершенно офранцузились - за исключением небольшой и замкнутой группы хасидов-любавичей, занятых торговлей ювелирными изделиями. Магрибские сефарды заместили собой вакантную группу в мелком портновском и кожевенном бизнесе, где раньше трудились евреи из Восточной Европы. Квартал "SentiПr" - сердце одежной индустрии Франции, место, где иногда за год делались фантастические карьеры, где в подпольных мастерских трудятся иммигранты-нелегалы и где текстиль нередко служит только прикрытием для торговли наркотиками, проституции и игорного бизнеса, стал их царством. Магрибский "joupin" (бранное наименование еврея), сумевший быстро нажить состояние, - персонаж весьма красочный. Он обожает показать, что достиг успеха, что он - "quelqХun". Здесь он вполне даст фору нашим кавказцам. Благодаря этому, он - любимый герой таких анекдотов: "Симон спрашивает жену: "Ты видела новый "Порше" Натана?" - "Да, наш, по-моему, лучше". Через год он говорит:"Ты видела новый дом Натана в Нейи?" - "Да, милый, наш новый дом лучше". Через полгода он говорит: "Ты видела новую любовницу Натана?" - "Да, Симон, но наша явно лучше".

Разумеется, не всем магрибским евреям удается процвести. Многие продолжают работать на заводах или в строительной промышленности. Они очень семейственны, поддерживают родственные связи и любят селиться вместе. Один из таких островков - городишко Сарсель, недалеко от Парижа. Построен он был в 70-е годы и внешне очень смахивает на наши новостройки, только почище и поухоженнее. Почему-то половиной его населения оказались выходцы из Туниса. Из окон здесь пахнет восточными пряностями, на балконах проветриваются ковры, в кафе играет экзотическая музыка. При этом его трудно назвать гетто, в его воздухе не чувствуется тоски и обреченности арабских поселков.

Антисемитизм во Франции не очень агрессивен. Но услышать обычное "у них все схвачено..." можно довольно часто. И вправду - община магрибских евреев дает примеры сплоченности и стремительных карьер. Такие знаменитые текстильные империи, как "Naf-Naf", "Chevignon", "Bensimon", были созданы за пару лет мальчишками, начинавшими с мелкооптовой торговли кожаными куртками и свитерами на "блошином рынке". Пресловутая "The French connection", одна из самых мощных наркомафий мира, в большой степени контролировалась магрибцами. Но эта община дает пример и стремительной интеграции: не порывая с традициями, родители стремятся дать детям превосходное образование, проложить им путь в жизни. Дети мелких торговцев и портных становятся известными адвокатами, врачами, журналистами, музыкантами.

У нас бытует поговорка "не бывает еврея-дворника". Французы говорят "не бывает армянина-консьержа". Армян в Париже меньше, чем в Лос-Анджелесе и Ереване. Но не заметить их невозможно. Армянские лавочки с пряным суджуком, бастурмой и листьями для долмы. Армянские антикварные магазины. Армяне писатели и музыканты - Артюр Адамов, Анри Труайя, Анри Верней, Шарль Азнавур... Большинство французских армян - выходцы из Турции и бежали во Францию после армянских погромов. Пришлось им сперва очень несладко. Если русские эмигранты были известны как таксисты, то армяне прославились как строительные рабочие - они ведь исстари были знамениты в этом деле. Ну а потом уже у всех жизнь складывалась по-разному. Обычно внук армянского беженца уже не говорит на языке, но сохраняет принадлежность к армяно-григорианской церкви (даже если он неверующий), мечтает съездить посмотреть на Арарат и обожает перечислять знаменитых армян Франции. От него вы узнаете, что писатель Эдмон Ростан был внуком наполеоновского "мамлюка" Рустама, вовсе не турка, а армянина, а Мюрат, маршал Франции и король Неаполитанский, и сам был карабахским армянином.

Часто можно услышать: "Париж совсем почернел". Что же, правда, лет 50 назад, наверно, африканцы здесь еще были редкостью и либо служили в зуавских полках, либо танцевали в мюзик-холлах. Теперь они - везде. В Париже есть улицы - опять же, недалеко от Барбеса - где в овощных лавках торгуют совершенно неведомыми плодами, в одежных магазинах - ярчайшими платьями и "бубу", а в парикмахерских занимаются тем, что выпрямляют закрученные мелкой спиралью волосы или наоборот, свивают их в сотни замысловатых косичек. Люди здесь говорят с певучим грудным произношением, едят свою особенную пищу и придерживаются обычаев и культов, зачастую совершенно непонятных для европейца.

Африканцы отличаются от французов куда больше, чем арабы. И привлекают к себе еще большее внимание ксенофобов. С арабом еще понятно: жулик, бездельник. А африканец - вообще неясно, что у него в голове. Он и по-французски-то говорит еле-еле. Одно слово - "tronc" - "чурка".

Но "африканцев вообще" не бывает. Это - выходцы из разных стран, принадлежащие к разным народностям и племенам, говорящие на сотне языков, исповедающие ислам, христианство в разных видах, язычники. Это и люди, превосходно образованные, и те, кто не может написать свое имя. Однажды я видел на почте, как пожилой африканец, одетый в рабочий комбинезон, отправлял денежный перевод на родину - в графе для подписи он долго и старательно выводил какой-то замысловатый геральдический знак. Самое замечательное, что почтовый служащий преспокойно принял этот документ. В другой раз я видел в метро человека, только что, видимо, прибывшего в Париж: в руке у него был фибровый чемодан с железными уголками, облачен он был в кримпленовый костюм с широчайшими лацканами и клешеными брюками, на плечи же была наброшена роскошная леопардовая шкура. Это явно был какой-то важный африканский жрец или царек - только персоны такого значения имеют право носить шкуру леопарда.

Для французских властей африканцы часто становятся источником трудноразрешимых проблем. Как разобраться в степенях родства у людей, для которых все члены клана - родственники, и, соответственно, претендуют на право въезда во Францию "для воссоединения семьи"? Что делать, если для африканцев, принадлежащих к определенному племени, высочайшим авторитетом является вовсе не государственный чиновник или полицейский, а старейшина, вождь, который при этом может быть мусорщиком? Что делать с полигамией? Как, наконец, относиться к бытующему у некоторых народностей обычаю эксцизии (вырезанию клитора у девушек)? Почему они не могут этого делать, если арабам и евреям совершать обрезание разрешается?

В отличие от американских черных, французские африканцы - особенно в первом поколении - чувствуют себя приезжими. Черный расизм почти не существует. Но не рекомендуется называть африканца "nПgre" - это слово бранное. И молодой человек, родившийся на земле Франции и проживший здесь большую часть своей жизни, вполне может вам за это попортить физиономию. Гворить следует "noir", "черный". Молодежь же предпочитает называть себя "блэк" - или, на "верлане", "кеби".

Несмотря на пресловутый рационализм, французы очень склонны к всевозможному колдовству и суевериям. "Черные" с успехом удовлетворяют их запросы. Для многих из них традиционные обряды и верования священны. Но за деньги они с удовольствием морочат головы коренным французам. В Париже обитают тысячи африканских колдунов и прорицателей, в газетах, в рубриках объявлений рекламы "gri-gri" состязаются по обилию с рекламой более материальных и обычных услуг. "Марабуты", афро-мусульманские чародеи, советуют, на какую лошадь поставить в тотализаторе, привораживают неверных супругов, лечат от СПИДа. Колдуны из тропической Африки тычут гвозди в ритуальных куколок и химичат со снадобьями, в которые входят сушеные жабы и волосы самоубийцы.

Как бы ни шипели французские националисты на "чурок", страна уж никак не обойдется без мусорщиков, строительных рабочих и шоферов с Черного Континента. Как и без африканцев, занятых в области моды, шоу-бизнеса и музыки. Куда бы она делась без черных красоток, рекламирующих шедевры haute couture? Разве удалось бы продавать миллионы пластинок без музыкантов вроде Юсуфа Ндуру или Секу Туре (этот великолепный певец является, к тому же, настоящим "гриотом", то есть жрецом-сказителем, почитаемым своими компатриотами из Мали как высший авторитет и мудрец)?

Отдельная категория - черные с Антильских островов, Гваделупы и Мартиники. Их, в сущности, и нельзя отнести к не-французам; более того, себя они зачастую чувствуют большими французами, чем жители Парижа в пятом поколении. Острова пользуются статусом "заморских департаментов", то есть перелететь Атлантику в официальном смысле то же самое, что пересечь "Периферийный бульвар" (парижскую МКАД) и очутиться, к примеру, в департаменте "Сена - Сен-Дени". На выборах антильцы довольно часто голосуют за правых политиков. Именно среди них иногда встречается "черный расизм": бывает, что антильскую девушку родственники осуждают за то, что она встречается с белым парнем. Относительно африканских черных антильцы, случается, говорят: "Они же дикари, им никогда не стать настоящими французами". При этом между собой они общаются на креольском языке, почти непонятном для французов. У них своя, очень специфическая (и вкусная) кухня и своя музыка, "зук".

А теперь обратимся к выходцам с Дальнего Востока, самым экзотическим и загадочным "нацменам" Франции. Два парижских "чайна-тауна", конечно, по размеру нельзя сравнить с нью-йоркскими "китай-городами". Тем не менее, это совершенно особый мир.

Один осколок "Поднебесной" находится в районе Place dХItalie и, не зная об этом, его легко можно не заметить. Он скрыт в задних дворах и огромных подземных пространствах квартала, застроенного многоэтажками в конце 70-х - начале 80-х годов. Это сотни лавок, супермаркетов, ресторанов, магазинчиков, конфуцианских и буддийских молелен. Второй, меньший по объему, но более заметный, приютился на склонах Бютт де Шомон, в районе Бельвилль, где Дальний Восток сосуществует с Магрибом. Кроме них, в пригороде Парижа Марн-ля-Валле имеется огромный торгово-общественный центр "Chinagora", а в самом центре, недалеко от Бобура, в узеньких улочках Марэ (Болота), которые были раньше заселены парижской шпаной (именно здесь находится печально знаменитая "улица Добродетелей"), потом мелкими арабскими и еврейскими торговцами, спрятался микроскопический чайна-таун, заселенный представителями южнокитайской национальности "вэй". Они по каким-то причинам держатся очень замкнуто и с другими китайцами не общаются. Китайские рестораны и магазины рассеяны по всему Парижу.

Известно, что для китайцев все "длинноносые" европейцы на одно лицо. Французу же трудно отличить одного китайца от другого. И от вьетнамца, корейца, лаосца, кхмера. Никто во Франции не может точно сказать, сколько китайцев в действительности живет в стране. Сегодня в полицию стараются рекрутировать французов азиатского происхождения - им все-таки легче разобраться, является ли мьсе Лао тем, за кого себя выдает.

Несколько лет назад по Парижу пополз чудовищный слух: нельзя ходить в китайские рестораны, там могут накормить "чоп сюэй" из человеческого мяса. Слух этот распустил один ушлый журналист, высказав следующее предположение. Акты гражданского состояния показывают, что у китайцев, проживающих во Франции, практически нет смертности. У всех других народов - есть, а китайцы живут вечно. Всем было, естественно, понятно, что умирают китайцы, как и все прочие, просто на документы "выбывшего" в лучший мир китайца приезжает очередной нелегальный иммигрант. Вопрос: куда деваются трупы? Журналист предложил простой ответ.

Вообще все, что связано с китайцами и другими азиатами, покрыто тайной и наслоением нелепых слухов. Ходят рассказы о подвигах "триад", о подпольных игорных домах с миллиоными ставками, о фантастических суммах, циркулирующих в теневой экономике, контролируемой китайцами. Известны "короли" китайской мафии, но никаких улик против них не имеется. Китайцы на вопросы журналистов о мафии лучезарно улыбаются: "Мы же не итальянцы!"

Китайцам присущ почти религиозный культ успеха и богатства. Их трудоспособность вошла в поговорку. Текстильно-одежная промышленность - одна из основ французской экономики. И она потихоньку переходит в руки китайцев. Уже упомянутый "Сантье" перестает быть вотчиной евреев, которые сложили оружие перед "муравьями". На легальных, полулегальных и просто подпольных швейных фабриках китайские рабочие трудятся по 12 - 14 часов в день. Они стараются пить как можно меньше воды, чтобы реже отрываться от машины. Они ограничивают себя во всем, лишь бы скопить капитал. Но уж если они устраивают праздник - небеса ходят ходуном. Однажды мне повезло: я наблюдал китайскую свадьбу в знаменитом бельвилльском ресторане "Нюнювиль". Гости плясали на столах, пели, кидали пачки денег на поднос новобрачных, дрались и мирились.

К азиатам французы относятся с опаской. До сих пор сказывается недолеченный "индокитайский синдром". Но с восхищением наблюдают, как быстро азиаты, решившие выйти из тени, интегрируются во французское общество. Как, не теряя корней, приобретают качества, любезные галльскому сердцу - стиль, умение жить, тонкость обращения. Последняя жена последнего французского национального героя Сержа Гинзбурга, Бамбу, полу-вьетнамка, полу-немка (с обеих сторон голубых кровей) по популярности среди читателей бульварных газет не уступает Стефании Монакской и Катрин Денев.

И без китайской кухни француз больше обойтись не может. Несмотря на опасность съесть китайского дедушку. Большинство французов уже научилось обращаться с палочками, а многие понимают разницу между кухней Кантона, "мандаринской", пекинской кухней и кулинарными традициями Индокитая.

В Париже имеется небольшая, но заметная японская община, состоящая в основном из банковских служащих и работников страховых компаний, занятая скупкой всего французского добра, какое удается скупить. А также небольшое количество студентов и художественной богемы. И такие культовые фигуры французской цивилизации, как Кэнзо, Иссе Мияке и основатели фирмы "Comme les garsons".

К японцам французы питают почти суеверный ужас: они боятся, что "жапы" скупят весь Париж, а что будут с ним делать - неизвестно. Но радуются, когда эти "странные насекомые", как выразилась премьер-министр Франции Эдит Крессон, бодро тратят свои немеренные йены на произведения французского гения, вроде платков "Эрмес".

Сами японцы, кроме офранцузившихся постоянных жителей страны, обычно неважно изъясняются по-французски, продукты покупают в немногочисленных дорогих японских магазинах, обедают в дорогих японских ресторанах на улице Сент-Анн, вблизи Оперы, там, где находится большинство офисов японских компаний.