Люблю вас, далекие пристани

В места, далекие от туристских трасс и ничем особенно не знаменитые, можно попасть только по случайности, по странному стечению обстоятельств. А ведь Германия - это не только Берлин, Кельн, Франкфурт, Гамбург, Мюнхен. Многое ли узнает иностранец о России, побывав или пожив в Москве, СПБ или Орле? Что-то поймет, но очень многое останется скрытым.

Как-то меня и моего друга, тоже художника из России, пригласили сделать выставку в немецкой деревне, вернее, даже не в деревне, а на хуторе. Находился он неподалеку от деревни Гандеркезее, в свою очередь расположенной километрах в 50 от Бремена. На этом самом хуторе имелся "Кунстферайн", где нам и предлагалось реализовать свои художественные замыслы. Идея сперва показалась странной, но условия уж очень заманчивые: полная "carte-blanche", деньги на материалы, напечатание каталога, бесплатный проезд в оба конца и дармовое проживание в гостинице. Поразмыслив, мы согласились.

Сперва о том, что такое "Kunst-verein", или "художественое общество". Первые кунстферайны начали организовывать богатые бюргеры еще в семнадцатом веке для поддержки местных художников - а также, естественно, для удовлетворения собственного тщеславия. В сущности, это были благотворительные ассоциации, существовавшие на взносы членов и подкармливающие художников, литераторов и музыкантов. В настоящее время Германию покрывает сеть таких ассоциаций. Некоторые из них, вроде кунстферайнов Бонна, Кельна или Дюссельдорфа, являются колоссальными, очень престижными институциями, соперничающими с исполинами вроде Центра Помпиду или Музея современного искусства в Нью-Йорке. А есть карлики - вроде кунстферайн Гандеркзее. Сейчас смысл этих заведений заключается не только в развитии культуры и улучшении имиджа города, но и имеет экономическую привлекательность для своих членов. Взносы на культуру позволяют очень существенно списывать налоги, кроме того под кунстферайн можно получить субсидию от государства или корпораций.

Членами нашего кунстферайна были местный мэр, адвокат, зубной врач, аптекарь и хозяин фабрики сантехники. Директором - местный архитектор. А выставочным залом служил огромный - под 600 квадратных метров чердак его старинного фермерского дома.

Бог знает, зачем им понадобилась выставка русских художников. Может, потому, что в этих краях русских еще не видели. Но что нас приятно удивило - на вернисаж съехалась не только культурная публика округи, но и любители искусства из Бремена, Гамбурга и даже Дюссельдорфа. Немцы вообще легки на подъем...

Этот угол Германии, находящийся вблизи моря, граничащий с Данией и Голландией, вообще очень своеобразен. Прекрасная природа - густые, но чистые леса, луга, поля, речки и озера, немного похожие на эстонские. Близость к портовым Ганзейским городам, Бремену и Гамбургу, извечно находившимся в оппозиции к императорам и королям, пользовавшимся широкой автономией и открытым океанским ветрам, сыграла большую роль в формировании психологии жителей этих мест. Они более космополитичны, чем прочие немцы. Когда-то отсюда уходили в походы на своих драккарах родственники скандинавских викингов, потом здесь рождались моряки, плававшие в далекие заморские страны. Колониальная торговля - чай, кофе, пряности - издавна была специальностью ганзейских купцов. Здесь сильны английские влияния, в местном диалекте множество английских слов, а некоторые районы Бремена с их двухэтажными домами, крутыми лестницами к двери и маленькими палисадничками выглядят совершенно по-британски. Англофилией объясняется и пристрастие этого северо-западного ответвления немецкого народа к крепко, по-настоящему заваренному чаю. Утром его пьют непременно с молоком, а в пять пополудни с "cookies". Да и кофе здесь варят крепко, не так, как это обычно делают немцы.

Еще одна особенность ганзейского края - приверженность к индивидуалистической, либеральной политике, также вполне "островная". ХДС/ХСС здесь почти всегда оказывается в меньшинстве, а выигрывают наиболее либеральные социал-демократы и "зеленые".

При этом матросская вельветовая фуражка с околышем, украшенным узором из дубовых листьев, столь милая сердцу пожилых немецких националистов и В.В. Жириновского, происходит именно из этих мест.

Первое слово на местном диалекте я услышал на бременском вокзале от Клауса, директора кунстферайна, двухметрового бородатого блондина с голубыми глазами. Протянув руку, он сказал: "moin". Произносится это "мооойн" гортанно, с понижением тона и происходит, видимо, от "gut morgen", но применяется не только утром, но в любое время суток. Обитатели бременской округи, неважно, знакомые или нет, при встрече, в лесу или в банке, обмениваются этим благожелательным мычанием.

Клаус довез меня до пункта назначения. Хутор "Цур Ферстерей" представляет собою несколько исполинских кирпичных домов с фахверком - каркасом из дубовых брусов, - с соломенными или гонтовыми крышами, зелеными ставнями и наличниками и колокольчиками на дверях. Между домами простираются луга и поля, разгороженные живыми изгородями, где пасется и прогуливается всевозможная живность. О ней я скажу, впрочем, дальше.

Поселен я был со своим другом в Gasthaus "Schwarzer Adler". Гестхаус - это небольшой семейный пансион, обычно в сельской местности или на периферии города. Содержит его семья, иногда нанимая повара, уборщицу или официанта. Что же до названия - тут немцы на редкость неизобретательны, многочисленные "черные орлы" встречаются в изобилии от Франкфурта-на-Одере до Мюнхена. Впрочем, другие народы тоже не направляют свою фантазию на названия ресторанов и гостиниц. В любом населенном пункте Франции вы в конце концов упретесь в "Relais des copains" - "Пристанище приятелей", или "Cafe de la Рoste" - "почтовое кафе". И мне было бы жалко, если бы переименовали наши "Минутки", "Отдыхи" и "Туристы"...

Гандеркезейский "Черный Орел" представлял собой новую постройку в "настоящем старонемецком духе", каких тысячи по всей стране. Тяжелая темная мебель, кружевные занавесочки, медные люстры, "готические" витражи, закопченные потолочные дубовые балки из полиуретана. Светлая комната с исполинской пышной кроватью, акварелькой, изображающей местную околицу, и ванная со множеством функциональных кранов - для жилья.

В Германии трудно представить себе что-нибудь не овеянное локальной легендой или чрезвычайным событием местного значения. В "Черный Орел" на хуторе "Цур Ферстерей" за год до нашего появления там умудрился въехать шофер грузовика. Въехать в буквальном смысле слова: проломить стену, покорежить столы в ресторане и остановиться в двадцати сантиметрах от стойки бара. При этом никто не пострадал. Сие выдающееся событие было достойным образом освещено всей местной прессой, доказательством чего является витрина с ксероксами газетных статей и фотографий "Черного Орла", с торчащим из него траком, расположенная на самом видном месте. Другая реликвия ресторана не сразу привлекла наше внимание. В темном углу висел стеклянный ящичек с веночком из чего-то напоминающего седоватые человеческие волосы. Мы не сразу решились спросить у вечно радушной пожилой хозяйки, фрау Лизбет, что бы это могло значить. Дня через три, хлебнув тминной водки - рискнули.

- Так это волосы моей милой Grossmuter, чудесная была женщина!

Это сообщение не испортило моего отношения к семье "Черного Орла", по томасманновски добродушной и сдержанно-теплой, но в темный угол я старался больше не смотреть. Веяло оттуда Освенцимом.

Немцы вообще невероятно склонны к кичу, и да простят меня узники концлагерей, но подозреваю, что выделывание абажурчиков из человечьей кожи имело причиной не только нацистское людоедство, но и простодушную немецкую тягу к "прекрасному".

- Aber, что же пропадать такому хорошему материалу, когда можно сделать красивую вещь?

Вечное противостояние идеального и материального, на котором и выросло невероятное здание великой немецкой философии, смесь высокого парения духа и утонченного прагматизма, вечно неразрешимое противоречие румяного здоровья и немыслимого сумасшествия. Когда-то давно один мой знакомый, берлинский профессор-культуролог, сказал мне: "Немцам их пресловутый Ordnung необходим потому, что иначе они просто свихнутся. Мы самая душевнобольная нация Европы и сами на себя наматываем смирительные рубашки. Иногда, впрочем, это кончается плохо".

Сперва его заявление мне показалось парадоксальным, но потом, получше познакомившись с Германией, я понял, что он прав. Немец может быть сердечен, умен, ироничен, бесконечно добр и гостеприимен, но вдруг, ни с того ни с сего, если у него отберут его любимую сосиску, выбросят под его окном пустую сигаретную пачку или разбудят в неположенное время, - способен преобразиться в чудовище, крушащее все на своем пути.

А поскольку немцы в массе люди здоровые и ражие, то в таком состоянии представляют собой большую опасность. Вот и занимаются самолечением.

А теперь - о географическом, зоологическом и анторопологическом фоне Гандеркезее. Гандеркезее значит "Озеро гусей", вернее, "гусят". Вообще, по-немецки одним словом называется и море, и даже небольшое озеро. Мы обнаружили несколько небольших прудов, зато гуси в них плавали размером с хорошую овцу. Это вообще край больших вещей и больших существ. Утки здесь размером с гуся; про гусей уже сказано, курицы - размером с индейку, да еще с огромными ногами, обросшими пышными перьями, вроде матросских клешей; индюки похожи на низкорослых страусов; овцы соревнуются ростом с внушительными боровами; свинки сравнимы с привычными нам коровами. Коровы же не устыдились бы соседства с бизонами. Видимо, в противовес такому "собакевическому" изобилию, чтобы показать, что и "маленькое - прекрасно", местные фермеры разводят лошадей исландской породы, ростом чуть поболе пони, с умилительными округлыми мордами, волнообразной шерстью и на редкость вздорным нравом. Интересно, что представители дикой фауны - зайцы, косули, ежи и кабаны, которых множество, содержат себя в формате, им предписанном Бремом. Как и содержимые для красоты павлины. Здесь я впервые узнал, что павлины, оказывается, хоть плохо, но все же умеют летать. Иногда можно увидеть этих пернатых сидящими на коньке крыши и дурным голосом орущих оттуда. Затем они, покрутив головой, сваливаются вниз, тяжело хлопают крыльями, а приземлившись, распускают веер и опять вопят, видимо, придя в восторг от собственной смелости и таланта. Как они забираются на крышу - не знаю.

Дома - под стать домашним животным. Исполинские, построенные на века. Некоторые из них стоят с XVI века. Внизу - жилые покои и службы, наверху - чердак, использовавшийся раньше для хранения сена. Просторная кухня с огромной плитой, сине-белыми фаянсовыми тарелками и медной посудой по стенам. Нередко - выжженные на доске готическими буквами лозунги "да благословит Бог наш очаг" или "дружба и любовь - залог достойной старости". То же самое вышито крестиком на льняных полотенцах.

В этих домах живут люди, им соответствующие. Мужчин ростом меньше 190 и представительниц слабого пола ниже 180 я не встретил. Народ весь - в соку, без излишней тучности, но и без городской поджарости. Естественно, что их автомобили не относятся к разряду модных ныне малолитражек-дутиков. Большие "мерседесы", часто старые, но в превосходном состоянии, такие же "БМВ", грузовички и джипы. В джипах, впрочем, большой необходимости нет: даже в дождливую погоду и лесные и проселочные дороги более похожи на недурные шоссейки. Еще одно знаменательное проявление здешнего гигантизма - огромнейшие, длиной метров в двести, продолговатые курганы из навоза, укрытые черным полиэтиленом.

А леса, разделенные лугами, выгонами и полями, превосходны. Вполне как где-нибудь к западу от Москвы, но просторные и чистые. Дубы, сосны, буковые перелески, иногда вдруг ели; петляющие песчаные тропинки.

Все это удалось как следует разглядеть, потому что сразу про приезде директор Клаус выдал нам по велосипеду, на которых мы и катались по округе. Благо что занятия искусством оставляли уйму времени для менее ответственного, но более приятного времяпрепровождения.

Разглядывали, мало что в нем понимая, севернонемецкое сельское хозяйство. Первое, что нас, русских горожан, изумило - что все вроде бы происходит само по себе. Фермеров не видно, коровы и прочая живность пасутся без вмешательства, поля колосятся как дикая трава. Но коровы - тучны, колосы - полновесны, крестьяне вечером приходят в "кнайпу" явно утомленные.

Затем мы заметили, что выгоны для скота не обрамлены, как у нас, изгородями, а уже тем более не опутаны колючей проволокой. Вместо этого - на высоте сантиметров в 30 протянут провод, по которому пропущен ток с напряжением вольт, что ли, 20. Коровы и овцы почему-то через него не перешагивают, а интересуются тем, что это такое, прикасаются носом, и электричество слабо жалит их. Изобретение гениальное, но опять же имеющее недвусмысленные прототипы. Директор Клаус, увидев наш интерес к этому, пояснил: "заборы ведь портят пейзаж, а колючая проволока - совсем уж nicht schЪn". Возможно. Но лучше бы изобретательные и эстетичные немцы придумали что-нибудь еще более утонченное.

Позвали нас в Гандеркезее за три недели до открытия выставки, так что времени была уйма, и особенно напрягаться в отношении искусства не приходилось. Тем более, что "организация труда" была по-немецки пунктуальной. Немцы вообще внешне работают очень медленно, без трудовых атак. В отличие, например, от французов, которые с утра до обеда вкалывают как угорелые, а потом, приняв свой "dejeuner", впадают в мечтательную сонливость до конца рабочего дня, когда в них вновь пробуждается кипучая романская энергия. Немцы же - потихоньку, вразвалку, но с утра и до вечера осуществляют свое право на труд. Если нам нужны были гвозди или краски определенного вида, если надо было сделать 3.000 ксероксов, доставить необходимые инструменты или наладить электричество - все делалось точно в срок и без напоминания. Сперва это даже нервировало.

Наше времяпрепровождение скорее было похоже на отдых в хорошем санатории. Иногда мы садились в поезд и уезжали в Бремен побродить по чудесным, совершенно игрушечным улицам исторического центра города, Шноррингу. Возможно, что не всегда жители "Hansa Stadt Bremen" были такими гигантами, как сегодня. Иначе невозможно понять, почему они раньше строили крошечные дома - ширина фасада метра три, высота этажей лилипутская, зато в глубину уходят на целый квартал. А разделяют кварталы улочки настолько узкие, что иногда в них трудно разойтись двоим. Домики - разноцветные, с множеством украшений, золоченых гербов, горшочков с цветами и прочими прелестями. Любовались на звонницу с фарфоровыми колоколами и движущимися фигурками, раз в час играющую кукольную музыку. Прогуливались по набережной Везера, медленно текущего к своему устью, в Бремерхавен. Ездили и туда, в город-гавань, насквозь продутый морским ветром, пропитанный мифологией дальних странствий. Сотни судов - от утлых шхун и старинных бригов до суперсовременных гигантских кораблей.

Катались на велосипедах по окрестностям, по лесам и полям. Иногда, когда хотелось "цивилизации", отправлялись в деревню Гандеркезее. Собственно, это скорее маленький городишко со всем необходимым для тихой провинциальной жизни. Древняя церковь, "Stadtshalle", супермаркет, несколько лавочек, почта, больница, гостиница и несколько питейно-едальных заведений. А также кино, парикмахерская и татуировочная мастерская. И абсолютная чистота, живые изгороди из шиповника и ухоженные домики под черепичными крышами.

Чтобы убить время, мы зашли в парикмахерскую. Мой приятель уселся в кресло первым, я же листал журналы, время от времени посматривая, как продвигается дело с его стрижкой. Какого же было мое удивление, когда я увидел, что в качестве последнего штриха парикмахер постриг моему другу брови!

Ну что же, подумал я, у всякого свои фантазии, а у друга моего брови почти брежневские, можно и подстричь. Подошла моя очередь, мастер привел голову в надлежащий порядок, я уже собрался вставать, но тут он сделал рукой сдерживающий жест и обкорнал мои, куда более скромные брови.

Что это значит, я до сих пор не знаю, никто из моих немецких друзей объяснить не мог. Единственной гипотезой было - "наверно, у них, восточных фризов, так принято".

В нашем пристанище, "Черном Орле", почти все время жили мы одни. Иногда на день останавливались какие-то коммивояжеры. Смысл существования этой гостиницы с дюжиной комнат для меня скрыт так же, как и таинство подстригания бровей. Ресторан в будние дни был почти пуст. По воскресеньям в него съезжались обедать фермеры из округи.

Начинался наш день с завтрака. Немецкий завтрак, "kleine Fruhstuck", особенно в сельской ресторации, - дело серьезное. Несколько сортов хлеба, вареные яйца, несколько сортов колбасы, ветчины и сыра, творог, масло, овощи, фрукты, молоко, варенье. У немцев есть поговорка: "Завтракай как кайзер, обедай как король, ужинай как бедняк". Разумеется, чай или кофе. Чай в этих местах пьют обязательно с коричневым неочищенным тростниковым сахаром - дань старинной колониальной традиции. Такой сахар менее вреден и придает чаю особенный вкус, но очень плохо растворяется, и пока удастся его размешать - чай становится непоправимо холодным.

Когда тарелки пустели, фрау Лизбет или ее дочка, фрейлен Эльза, подходили и с радушной улыбкой спрашивали:

"Gut gesmКkt?" - "Вкусно было?"

"Ja, ja", - ответствовали мы.

Вопрос ритуальный, он задается во время каждой трапезы, но с ответом мы душой не грешили.

Местный обед еще более серьезен. В первый день, не разобравшись с местными масштабами, я заказал "Fischtaffel" - "рыбное блюдо", расчитывая получить тарелку с несколькими кусочками разной рыбы и двумя-тремя креветками. Передо мною появилось именно блюдо размером почти в стол, где возлежали: целая камбала, половина палтуса, филе трески, лангустина, дюжина крупных розовых креветок и дюжина мелких серых и дюжина мидий. К счастью, мой приятель, приехавший двумя днями раньше, был уже осведомлен об обычаях и поэтому помог мне не оскорбить хозяев едой, оставленной на тарелке, и не сделать абсурдным вопрос: "гут гешмект?".

Так же, по-лукулловски-собакевически, обстояло дело и со шницелями - длиной в локоть, бифштексами - толщиной чуть не в ладонь, гуляшом - подававшимся в полуведерной супнице.

По договору за обед мы должны были платить сами, но это удавалось в лучшем случае через раз, так как после "гут гешмект? - йя, йя, филь данк" и просьбы дать счет следовал вежливый, но твердый отказ: "вы наши гости, русских у нас здесь никогда не бывало, вообще вы хорошие парни, художников мы очень любим, кушайте, кушайте". Если учесть, что Клаус и его жена Эльке тоже все время нас потчевали местными деликатесами - "Bismarcksheering" (селедкой Бисмарка) с антоновкой, свежей сметаной, рассыпчатой картошкой и укропом, либо домашним пирогом с черникой и земляникой, то, как выражались раньше в СССР, "поправляться" нам на этом севернонемецком курорте приходилось неминуемо. Особенно это беспокоило мою жену, вырвавшуюся к нам на недельку из Парижа.

Трудно стало, когда повар Хайнц понял, что я хоть и русский, но прибыл из Франции, а следовательно, должен разбираться в кухне. Тут уж он вспомнил, что стажировался в Страсбурге и отпустил из германских уз свою фантазию - начал делать сложные омлеты с лесными грибами и вестфальской ветчиной, запекать какие-то суфле, а однажды даже изготовил арабский кус-кус.

Чтобы усвоить всю эту обильную и тяжелую пищу, необходимо было употреблять много жидкости с содержанием алкоголя. В первую очередь, конечно, пиво. Бременское пиво превосходно. У нас хорошо известна марка "BeckХs", пиво светлое, легкое, очень освежающее. Но одно дело, когда пьешь его из бутылки или банки, другое же - когда оно в бочке привезено утром с завода, непастеризованное, свежайшее. Наливание пива в стакан - настоящий ритуал, он длится минут десять, так, чтобы пена, оседая, все время возобновлялась и перед подачей на стол представляла собою легкий, воздушный холм над краем стакана. Вино в Германии, в общем, так себе, но иногда, для разнообразия, пили и его. А обеды завершали рюмочкой тминно-анисового датского "аквавита", грушевой водки или "апфелькорна".

Через вечер, чтобы не злоупотреблять гостеприимством "Черного Орла", мы отправлялись в другое имевшееся на хуторе заведение, "У Кабана". Если придорожный "Орел" имел некоторую претензию на причастность к меняющимся временам, то "Кабан", спрятавшийся на околице за древними дубами, являл собой пример приверженности исконным традициям. По вечерам здесь собирались крестьяне с хутора, играли в карты и на бильярде и нагружались горячительным до вполне кондиционного состояния. Командовал за стойкой местный полицейский. То есть этот огромный господин с закрученными усами, несколько похожими на кабаньи клыки, служил полицейским только по четным дням, по нечетным же замещал своего брата в баре. Что делал брат в нечетные дни - выяснить не удалось. А мы почему-то попадали в "Кабан" именно когда страж порядка, раскрасневшись, орудовал с кранами, стаканами и бутылками. За первый стакан заплатить удавалось. Дальше происходило следующее: "Слушай, ты вот это пробовал?" Если отвечал - "нет", то следовало - "так попробуй". Если говорил, что уже пробовал, то - "значит, не распробовал, попробуй еще". Попытки отказаться кончались крахом. "Да перестань, ты же русский, мы ведь знаем, что русские здорово пить умеют, гляди, вон Кашпер как пьет, тебе не стыдно?" Все это перемежалось интересом к политическим проблемам России, вопросами о футболе, сравнительным анализом достоинств и недостатков русского и немецкого алкоголя и видов на урожаи в России. А также неизбежными вопросами о том, не обижены ли мы на немцев за то, что они творили во время войны. Часа через полтора мы выбирались из "Кабана" под ясное звездное небо или моросящий дождик и брели, вдыхая всей грудью запах навоза и скошенной травы, слушая пение птиц и редкое ржание лошадей, к своим уютным кроваткам в "Черном Орле".

Два раза мы были свидетелями празднования в этой местности золотой свадьбы и десятилетия существования авторемонтной мастерской. Дело в том, что кроме обычного ресторанного зала в "Черном Орле" имелся и отдельный, предназначенный для банкетов.

Туда и съезжались гости - человек 50. Были они похожи, один в один, на посетителей таких же мероприятий где-нибудь в Курской области. Конечно, с культурными и экономическими различиями. Дамы в возрасте, с пышными куафюрами и в плотно облегающих ярких платьях с вытачками на мощных бюстах, пожилые господа в воскресных костюмах, в широченных, купленных лет двадцать назад, галстуках. Публика помоложе - в джинсовых куртках, вышитых стекляшками и перышками, с множеством драгоценностей и неумеренным макияжем, усатые парни с серьгами, в шелковых белых рубашках и невероятных пиджаках, напоминающих помесь смокинга с пижамой. Принаряженные дети: девочки с огромными бантами в оборчатых платьях и напомаженные мальчики в бабочках и костюмчиках-тройках. Все чинно сидели за столом, поднимали тосты; когда лица краснели, приходило время танцев - под американское "диско" и сладчайшую немецкую эстраду. И наконец, снова за столами, запевали торжественные и тягучие песни, которые, наверно, пели еще их прадеды. Не очень складно, сбиваясь, но все же сохраняя подобие трехголосья и канона.

Однажды Клаус прихватил нас с собой на винно-пивной склад в Гандеркезее, где он запасался выпивкой на неделю. Будучи бременским патриотом, он употреблял только местное пиво, но, заметив мою любовь к темным баварским сортам, решил меня порадовать. Час мы бродили по огромному прохладному залу, разглядывая множество бочек, бутылей и бутылочек. Общались с хозяином, пожилым красноносым господином рубенсовского вида, дегустировали разное пиво. Вокруг нас сразу же образовался кружок старичков, завсегдатаев этого заведения. Историческая предопределенность - естественно, среди них оказались и такие, которые видели Россию при определенных обстоятельствах. В том числе один, побывавший в советском плену. У него остались очень хорошие воспоминания. "Я-то вообще ни разу не выстрелил, все при кухне ошивался (может, и правда), но после того, что наши у вас натворили, могли бы нас всех угробить. А ведь кормили, работу давали, и картошка не всегда гнилая была!" Еще один господин преклонного возраста, подвыпивший, начал петь "Катюшу", признаваться в любви к русским и пытаться обниматься с нами. Клаус помрачнел, оттащил меня в сторону и сказал: "не говори ты с ним, он сволочь, бывший наци, и сейчас такой же, говнюк, отставной финансовый инспектор".

Испытывать симпатию к наци, да еще финансовому инспектору, и правда невозможно.

Мы удалились, прихватив ящик "Пауланера" и ящик "Францисканера", оплаченные щедрой рукой немецких искусстволюбов.

Настал, наконец, день открытия выставки. Было заготовлено немецкое шампанское - "сект", некоторое количество французского вина незамысловатого качества, море пива и горы тостиков и канапок. В означенный час съехались гости: мэр Гандеркезее и мэр Дильменхорста, ближайшего городка, члены кунстферайна, их семьи, любители искусства из Бремена и более отдаленных мест, семья "Черного Орла", люди из "Кабана", принаряженные обитатели Цур Ферстерей, представители местных СМИ.

Немецкий вернисаж - это долгая, размеренная и серьезная церемония. Сперва речи прочли мэры - об их радости по поводу культурного обмена с Россией, о давних культурных традициях вверенных им земель и последних достижениях в экономике. Затем слово сказал специально приглашенный искусствовед из Москвы. Наконец профессор-русист из Ольденбургского, кажется, университета тоже сказал речь, а потом провел публику вдоль произведений, обьясняя, что это такое и что имеет значить. Только после этого захлопали пробки.

Конечно, три недели на немецком хуторе не Бог весть какой опыт, но все же...