Иран. Русский след

- Сколько это стоит?
– Это вам подарок.
– Спасибо. А это вам 10 000 риалов за доброту.
– Спасибо, святой отец, только ради вас.

Обычный разговор между тегеранским торговцем и православным священником – отцом Александром Заркешевым. Уважаемым людям на вопрос "Сколько стоит?" в Иране всегда отвечают: "Нисколько". Но если уважаемые люди не заплатят, они перестанут быть уважаемыми.

– В этой мусульманской стране православных священников чтут не меньше, чем мулл, – говорит отец Александр. – Благоговение перед служителями культа у иранцев в крови. Я в этом убеждался не раз. Вот недавно не успел вовремя продлить визу. Меня вызывают в суд. Прихожу. Иду по коридору – все как один кланяются, уступают место на скамейке перед залом. Сижу, жду. Приходит судья. Его первая реакция – замешательство. Принял без очереди, выписал минимальный штраф и отпустил, чуть ли не извиняясь.

Отец Александр приехал в Иран из России в 1995 году, решением Священного Синода он был назначен настоятелем Свято-Николаевского храма в Тегеране. Это главный православный храм в стране. По мере возможности отец Александр проводит службы еще в четырех церквях Ирана. Русская диаспора насчитывает около 4 тысяч человек. Подавляющее большинство – работники посольства и строители Буширской АЭС. Русских, которые являются гражданами Ирана, не более пятисот. Живут они, кстати, по законам Российской империи. Когда я услышал это от отца Александра, на всякий случай решил переспросить.

– Вы не ослышались, – улыбнулся священник. – В 1979 году победила исламская революция, и новые власти предоставили возможность всем нацменьшинствам самим заняться законотворчеством в области семейного и имущественного права. Местные русские не стали долго думать. Взяли свод законов Российской империи, слово в слово перекатали соответствующие главы и направили на утверждение в органы юстиции. Там их одобрили, и вот русская диаспора уже 26 лет живет здесь по этим законам и не жалуется.

На улице Валиаср – самом злачном месте в Тегеране – мы случайно разговорились с молодым иранцем.

– Откуда вы, из Германии?
– Нет, из России.
– Русский? Не может быть!
– Почему?
– Говорят, все русские высокие и сильные. А вы – так себе… Вот ваш фотограф еще немного похож на русского, а вы тянете на немца, не более.

На улице Валиаср можно найти все, что не лезет ни в какие исламские законы и обычаи: алкоголь, наркотики, порнографию, проституток и даже американскую символику. Правда, если не знать об этом, то можно пройти по Валиасру, как по обычной улице, и ничего странного не заметить. Пока кто-нибудь не подойдет и шепотом не предложит того-сего, пятого-десятого. Молодой человек, который завел с нами разговор оказался гомосексуалистом, и мы еле от него отвязались.

Окажись мы в Тегеране лет сто назад, никто бы нас с немцами не спутал. История русской диаспоры в Персии поражает прежде всего тем, насколько основательно она нами же забыта. Сегодня трудно поверить, что в конце XIX века число иранских русских измерялось десятками тысяч. В Иране стояло полсотни православных храмов, а его каспийское побережье и вовсе было почти полностью заселено русским. В одном портовом городе Энзели было 66 русских магазинов, 20 представительств компаний, банки, заводы...

Следы былого величия остались в персидском языке: э-стакан, самовар, пирожки, запас, сухари, кулюче (искаженное "кулич") и даже полуось. Эти слова иранцы теперь считают исконно своими. А если им сказать, что самовар – это не иранское изобретение, они просто обидятся!

Самоваров тут в тысячи раз больше чем в России – в каждом кафе, в каждом магазине, в каждом доме. Самовары по праздникам стоят на улицах – всем желающим наливают чай. Они появились здесь в конце XIX века. Русское культурное и экономическое влияние тогда было велико, и самовары наступали на Иран стремительно, как сегодня на Россию – холодильники с кока-колой.

Вместе с самоварами персидский рынок завоевали трехлитровые бутыли – знаменитые "четверти", то есть четверть 12-литрового ведра. Их и сейчас вместе с э-стаканами льют местные стекольщики. А иранские ювелиры унаследовали русскую 84-ю пробу серебра. "Полуось" появилась в языке фарси вместе с автомобилями. Первыми шоферами и механиками тут были сплошь русские: Попов, Волков, Харитонов, Маслов, Михневич. Личного водителя Реза-хана Пехлеви звали Степан Антонович Секрет.

Первое шоссе в Персии также построили русские: Энзели – Тегеран. Важнейшая дорога страны, соединившая порт на побережье Каспийского моря со столицей. До 1917 года она принадлежала России и приносила доход казне. Большевики отдали ее вместе с остальной собственностью Российской империи в обмен на признание персидскими властями Страны Советов.

В 1879 году в Тегеране сформировали Персидскую казачью бригаду. По приглашению Александра II в Санкт-Петербург наведался персидский шах Насер эд-Дин. В северной столице высокого гостя привели в экстаз казаки и балерины. Точнее – их одеяния. Шах приказал срочно закупить партию балетных костюмов для своего гарема. Это можно было бы посчитать байкой, если бы не групповой портрет, сделанный придворным фотографом: жены шаха в балетных пачках…

Что касается казаков, то их бравый вид и умение обращаться с оружием произвели на шаха такое впечатление, что он обратился к царю с просьбой о создании казачьей части в Персии. Через год в Иране сформировали бригаду из шести полков и артиллерийской батареи. Командовал ею полковник Михаил Домантович, отец знаменитой революционерки Коллонтай.

Вы будете смеяться, но спустя 42 года, в 1921 году эта самая казачья бригада свергла правящую династию и привела к власти нового монарха – Реза-хана Пехлеви. Мальчик Реза, как его когда-то называли в Персидской казачьей бригаде, начинал денщиком у русского офицера, потом был зачислен казаком и на момент переворота дослужился до военного министра. Уже будучи венценосной особой, он на всех фотографиях фигурировал в казачьей шинели.

Кстати, о фотографиях. Первым фотографом в Иране был Антон Васильевич Севрюгин. В конце 1870-х годов он на паях с братьями открыл в Тегеране ателье. И сразу же его пригласили во дворец – снимать того самого шаха Насер эд-Дина, любителя казаков и балерин. Севрюгин стал шахским фотографом и даже получил титул хана.

Не знаю, его ли это заслуга, но иранцы, в отличие от братьев по вере из других стран, страшно любят фотографироваться. Стоит достать камеру – прямо наперегонки бегут, а от сверкания вспышки приходят в экстаз. Русские иранцы даже сложили про эту страсть анекдот: "Приходит в морг судмедэксперт. Видит три трупа: два грустных, а один – улыбается. "Как этот погиб?" – "Попал под машину". – "А тот?" – "Теща довела до инфаркта". – "Ну, а последний?" – "Молнией убило". – "А почему улыбается?" – "Думал, что его фотографируют".

Манучехр Солейманпур, русский иранец, католик с зороастрийским именем. Для диаспоры – Игорь Иванович. Оформляя документы, персидские чиновники часто давали русским эмигрантам новые имена и фамилии: Попов становился Молла-заде (сын муллы), Агеева – Анвари и так далее.

– В моих жилах течет русская и персидская кровь, – Игорь Иванович говорит без малейшего акцента. – Мой дед уехал из Персии в Россию в конце XIX века. Торговал. Женился на казачке, нарожал 11 детей. Мой отец Иван закончил гимназию в Екатеринодаре, поступил в институт в Тифлисе – там его застала война и революция. Как-то раз не сдержался и нахамил чекистке – пришлось уехать в Ленинград. Я родился там во время нэпа и прожил в России до 6 лет. Отец к тому времени стал инженером, но его знания почти не были востребованы.

Когда в Иране казаки привели к власти Реза-хана Пехлеви, отец решил эмигрировать. Первую бетонную плотину здесь возвели по его проекту. Тогда в Иране было немало русских инженеров. Многие красивые здания в Тегеране построили русские: вокзал, министерства обороны, финансов и юстиции, почтамт, итальянское посольство. Но главное, чему научился мой отец в России, – это бессребреничеству. Несмотря на его высокое положение, мы всю жизнь мыкались по съемным квартирам.

Манучехр-Игорь тоже работал инженером, но ушел, не дождавшись пенсии. Занимается переводами. Вместе с покойной ныне женой Надеждой они перевели на фарси более 20 советских фильмов, оперу "Борис Годунов" (ее Солейманпур может наизусть спеть) и даже комментарии к Библии – с французского. Во время второй мировой, когда Иран был оккупирован СССР и Британией (еще одна забытая страничка истории), отец отправил Манучехра во Францию. Там он получил образование и принял католичество.

– Наверное, персы правы, когда называют современных русских "содэ", – говорит Игорь Иванович. – То есть людьми без роду и племени. Это уже не те русские, которые жили здесь сто лет назад. Диаспора разобщена. Если бы не отец Александр, наверное, давно бы все ассимилировались.

"Красота – это правда. Правда – это красота. Это все, что мы должны. Это все, что нам нужно". Эпитафия на одной из могил русского кладбища в Тегеране. Здесь похоронен Иван Владица. Написано по-английски.

"Мама, прости, что не всегда была внимательной дочерью". Могила Татьяны Осиповой. Написано по-русски. "Погиб при исполнении служебных обязанностей". Сотрудник посольства СССР Михаил Кольцов. 1944 год. "Здесь покоится вечный труженик семьи Альберт Викторович Тер-Карапетян". "Сотник казачьего войска Николай Хутнев". Чуть подальше тот самый придворный фотограф Севрюгин. А вон там шахский шофер Секрет.

Понятие национальности здесь становится вселенским. Надписи на русском, армянском, грузинском, греческом, английском, персидском. На могилах – православные и католические кресты, полумесяцы, звезды. Эти несколько гектаров земли на окраине Тегерана – единственное место в стране, где женщины снимают с головы платки. И потомственный сторож кладбища Сейфола Метанад этому не препятствует.

– Большинство посетителей говорят по-русски, – рассказывает Сейфола. – А то, что надписи на разных языках, – так в последние полвека христианские общины срослись между собой. Армяне, грузины, русские, греки – сроднились все. Реже русские вступали в брак с мусульманами. Хотя, видите, за часовней стоит шикарный мавзолей? Это один богатый перс построил на могиле своей русской жены.

– А я не хочу здесь лежать, – вздыхает Манучехр Солейманпур.
– Как так? А где же?
– Я вообще нигде лежать не хочу. Хочу, чтобы меня сожгли и прах развеяли по ветру. Я как христианин чаю воскресения мертвых, но не думаю, что это будет как в фильмах ужасов: встали все мертвецы из гробов и пошли по земле…
– Я, кажется, понял. Сейчас скажете, что, может быть, частичка вашего праха долетит до России.
– Фу, как пошло. Земля – она везде принадлежит Богу. Русская, иранская – это все чушь. Меня приводит в ужас мысль, что когда-нибудь меня придавят тяжелой землей. У меня была нелегкая жизнь. Хочу после смерти стать легким. Хочу, чтобы мной дышали. Чтобы мной разговаривали. Неважно, на каком языке.