В пятницу, когда начинается суббота

Об Израиле сейчас пишут много. Поехать туда совсем не сложно, и набор достопримечательностей довольно стандартен: святыни Иерусалима, Мертвое море, Эйлат на Красном море, Нетанья - на Средиземном, Тверия - на море Ям-Кинерет (впрочем для европейцев, Тивериадское озеро). И вы увидели страну...

И вы ее не увидели. Потому что обыденная, нетуристская жизнь страны прошла мимо вас, хотя она, вроде бы, и вокруг вас.

Известный штамп экскурсоводов и путеводителей - "Иерусалим молится, Тель-Авив гуляет, Хайфа - работает" - справедлив лишь в основном, а значит - отчасти.

...На вымытых и свежих лишь поутру тель-авивских улицах, когда солнце еще ласково и небо не замутнено от пыли, жары, полуденного многолюдья шумливых толп, пер- , , вые субботние прохожие - приличные господа с молитвенными принадлежностями под мышкой, спешащие в синагогу.

...Многочисленные огни ночной Хайфы - иллюминация бесчисленных кабачков. С вечера пятницы до заката субботнего дня над хайфскими парками разносится запах шашлыков, и музыка гремит от моря до вершины горы Кармель. И вся дорога в крайоты, нескончаемые города-спутники мегаполиса, это дорога, ужасающая своим индустриальным видом, известна обилием не только предприятий, но и питейных заведений, за что получила прозвание "алкогольной долины".

...Зато молящийся Иерусалим пустеет стремительно на закате пятницы, когда начинается - с первой звездой шабат-суббота.

Красные автобусы освобождают от себя город, угомонившись в стойлах, и увядают пораспроданные букеты в пластмассовых ведрах цветочников, а семьи восточных людей мограбим в квартале Кирьят-Иовель, как голуби, рассаживаются на ступеньках подъездов, лузгая семечки и покуривая странный табачок, а на белокаменных холмах Бейт-ва-Гана, в узких местечковых улицах Меа-Шаарим, в сказочно-декоративных дворах религиозных кварталов Рамота начинается праздник. Шабат. И пока весь остальной Иерусалим, очистив улицы и дворы, приникает к домашнему очагу, чтобы наесться еще сытнее, чем в обычные дни, расслабиться после трудовой недели, обзвонить родственников и друзей по льготному тарифу, затихнуть наконец к вящей радости европейцев (то есть, оказывается, нас) и лишь потом, когда наступит (в Иерусалиме обязательно) вечерняя прохлада, высыпать на балконы, в палисадники, у кого они есть, или озелененные крыши, здесь, в религиозных кварталах, уже идет праздничное гулянье. Принаряженные дети, в основном девочки и малышня, прохаживаются и бегают, бесясь, по свободным от транспорта мостовым - шлагбаумы и ленты с шипами отгораживают религиозные районы от мира. Улицы превращаются в нереальные подобия местечек из снов наших дедов, где празднично и все свои: "Шабат шалом!" - "А гит шабес!" - мужчины и мальчики от двенадцати с половиной и старше уже в синагогах, и из раскрытых дверей доносятся хоры субботних молитв на разных диалектах иврита, горят электрические свечи, которые не погаснут до следующего вечера, потому что в субботу их нельзя выключать, а звезды в темно-синем небе над синагогой зажигаются и гаснут сами. Когда отцы вернутся домой, будет праздничная трапеза и песни до ночи, и неспешные прогулки из гостей в гости, и обстоятельные беседы на площадках перед молельнями...

В это время иной Иерусалим, юная его часть, только заканчивает чистить крылышки, чтобы упорхнуть с субботнего ритуала общения с семьей в Настоящую Жизнь.

Девчонки с индейской непосредственностью и щедростью дикарей нанесли на лица боевую раскраску, облачились в дорогие хламиды, уделив особое внимание ненавязчивой демонстрации деталей нижнего белья. Скромницы, по примеру своих религиозных сверстниц, надели платья или юбки до пят, но и у них соблазнительно открыта (в меру, конечно, - это все-таки Израиль, а не Западная Европа!) узкая полоска живота, и если рукава блузки, согласно ортодоксальным канонам, прикрывают локти, то плечи, напротив, обнажены. Юнцы взбили и напомадили щетину на макушках над стриженными под "ноль" затылками, затянулись в клепаную кожу, если позволяет погода (а если нет - можно потерпеть, и по полфлакона дезодоранта и лосьона предусмотрительно выплеснуто на тело), облачились в танковой тяжести ботинки, понавешали на себя всяких металлических штучек, прицепили к поясу кобуру с мобильником - и в путь. Папина машина в шабат - законная добыча любимого ребенка, как бы ни кусали локти страховые компании, у которых в начале недели, разрываются телефоны от заявок на оплату ремонта после субботних детских прогулок.

...Они заезжают за друзьями и подружками (не у всех папаши великодушны каждый шабат), набивают машину ниже ватерлинии и - с визгом, гиканьем, бибиканьем, с музыкой, включенной в полную мощь автомобильных динамиков при обязательно опущенных до отказа стеклах, - отправляются на облюбованные каждой компанией дискотеки.

В Иерусалиме даже самый отвязанный подросток из тех, что не снимет к вящему ужасу европейской дамы (скажем, Розалии Соломоновны из Верхней Жмеринки) ног в нечищенных кроссовках с автобусного сиденья, знает, что время танцевального марафона наступает в начте субботы: поздним вечером в пятницу. Именно в этот день - точнее, ночь - молодой Иерусалим отправляется на дискотеки, устраиваемые порой в самых неожиданных местах.

А потом все отсыпаются до послеполудня, набираясь сил.

Потому что назавтра маршрут совершенно иной. В субботу вечером, когда уставшие взрослые уже безвозвратно похоронили долгожданный еще вчера выходной и торопятся пораньше лечь спать перед завтрашней каторгой, молодежная тусовка устремляется в пабы.

Только неразумная 13-14-летняя малышня да совсем свеженькие олим - новоприбывшие (до третьего года жизни в Израиле) - могут проводить эти драгоценные часы свободы перед новой неделей принудиловки в сквериках и парках невдалеке от дома. Полноценного подросшего иерусалимца неудержимо влечет в центр.

После десяти вечера на обеих оконечностях улицы Бен-Исгуда, отданной для променада туристов, на площади и в сквере у Машриба, с одной стороны, и Кикар-Цийон - с другой, начинает кучковаться принаряженная молодежь. Шумно приветствуют друг друга - какая встреча, давно не виделись! Хотя явно плясали всю прошлую ночь на одном пятачке. Компашки сбиваются и разбредаются по ближайшим тусовочным местам. В узкие проулки и закрытые дворики Нахлат Шива, на площадь Кошкин двор, где художники и кустари пытаются втюхать придурковатым иностранцам жиденькие акварели в стиле первокурсников художественного училища и дешевую бижутерию. До покупки таких вещей ни один уважающий себя юный абориген, конечно, не опустится, зато он охотно раскошелится у тех же торговцев духовной пищей на стандартный косячок. (Говорят, спичечный коробок марихуаны здесь демонстрирует нигде и ни в чем более не виданную твердость отечественной валюты: невзирая на индекс цен и курс доллара, его номинальная стоимость остается незыблемой вот уже несколько лет.) Из кабачков уже вовсю призывно гремит музыка, официанты нетерпеливо постукивают копытцами на порогах своих заведений, высматривая из-за выставленных на улицу столиков под зонтами прохожих попокладистей, чтобы вызвать на разговор и завлечь. Но настоящий завсегдатай на эти дешевые понты не ловится. Еще время детское, он еще выбирает, прислушиваясь к себе, у него еще только предварительный пристрел, ему торопиться некуда. Он не намерен нарушать ритуал.

Разрозненные толпы текут по ограниченному двумя кварталами отрезку улицы Яффо, перетекают ее, неуклонно приближаясь к центру субботней тусовки Иерусалима - Русскому подворью. Врать не буду: дневные достопримечательности Русского подворья - православная церковь, тюрьма предварительного заключения, городской суд и комплекс зданий мэрии - никого сейчас не интересуют. Главные места притяжения - бесчисленные кабачки. Примыкающие к ним улицы уже забиты молодежью, и вереницы машин с более чем еврейским упрямством протискиваются, отчаянно сигналя, сквозь густую и не обращающую на них никакого внимания толпу.

Но заведения еще пусты. У каждого своя публика - по возрасту, по притязаниям, по музыкальным вкусам, а то и просто по кругу знакомств владельца. Мы заходим в "Калба Шавуа" - "Насыщающий Собак". Табличка у входа извещает, что странноватое название дано в память тестя великого древнего мудреца рабби Акивы. Он (тесть) славился своей щедростью - ни одна собака не уходила от него голодной. Здесь собираются самые молодые - в основном, школьники старших массов.

Пол-одиннадцатого. В зале - никого. За стойкой весело болтают официанты в фирменных жилетках. Из кухни, услышав нашу русскую речь, выходит посудомойка Алиса, красивая, как фотомодель, рожденная в Израиле дочь бывших ленинградцев. Это кафе лучше, чем то, в котором она работала раньше. Она тоже рада поговорить, пока тихо: "Через полчаса такое начнется..." Почему через полчаса? Они, что ли, еще закрыты? Нет, но еще рано. А когда ж поздно бывает? "А никогда, - говорит юный бармен Боаз, - пока есть посетители, кафе не закрывается: обычно часов до двух - половины третьего..." Рано так рано - зайдем попозже.

Когда мы выходим, у дверей уже вырос вышибала, статью напоминающий приземистый шкаф. Хотя только что Боаз говорил нам, что драк, каких-либо серьезных беспорядков здесь не бывает. Пьяные? Только нс у них. Спиртное почти не пьют, да детям до 18 его и продавать запрещено. Заказывают колу, сладкие коктейли вдвоем за вечер просиживают обычно шекелей на сорок. Это недорого. И безопасно, поскольку без алкоголя.

Повернув к нам тяжелую, как луженый котел, бритую голову, вышибала приветливо приглашает заглядывать. А у входа уже топчется в нерешительности компания первых посетителей. Нет, мы пока - к старшим. Это метров тридцать отсюда. Бар "Гласность" - написано по-русски и "Гласност" - на иврите. Табличка на двери предупреждает, что вход сюда с 21 года. Тут обстановка поимпозантней, публика - солидней: примерно тридцатилетние. Просторный зал ухе почти полон. Едва мы успели заказать по кружке пива, как увидели, что на входе уже выстроилась очередь. Бармен Габи, студент колледжа промышленного дизайна, - выпростанная из-под ремня рубашка, на лице улыбка, в зубах чек с очередным счетом - мечется от шлангов с прохладительными напитками к кофеварке, от нее - к окошку кухни, от кухни - обратно к стойке; бутылки мелькают в руках, он подбрасывает стакан - два оборота в воздухе ловит, подбрасывает кубик льда - ловит в стакан, одним движением наливает виски, не глядя подхватывает кружку, куда уже стек кофе, поверху с силой, как лимон, выдавливает из тюбика сливки пенной снежной горкой: "Бэвакаша, ахи!" - "Пожалуйста, братец!" Нет, совсем молодые к ним не ходят - не то место, другая музыка, другие посетители. Это очень известное заведение, устойчивая клиентура. По субботам приезжают даже из Тель-Авива (наверное, не хватает своих злачных мест?). Как долго продлится такая горячка? Часов до двух - с гарантией.

Когда мы выходим из "Гласности", все заведения уже забиты, в раскрытых дверях толпится невместившаяся публика. Но нет томительного ожидания - все веселы и возбуждены - что в помещении, что на улице. На углу той же улочки, рядом с "Гласностью", - паб "Сергей". Обалдев от второго подряд русского названия, спрашиваю у бармена Асаха (он сегодня не работает - так, потусоваться приехал) - почему?

- Да это царь такой русский! радостно объясняет Асах. - Он тот дом напротив построил. Там давно, еще со времен британского мандата, был бар "Николай". Они братья были, что ли? Теперь "Николай" продан, а наш остался.

Ну да, мы же на Русском подворье! А Сергей, конечно, не царь, а брат царя, это точно. Великий князь Сергей Александрович, большой любитель Святой земли, основатель и попечитель Императорского палестинского общества, благодаря заботам и стараниям которого в Иерусалиме появилось столько мест, принадлежащих Русской православной церкви, и Русское подворье в сердце нынешней столицы нынешнего еврейского государства - в их числе. Он был знаменит еще одним свершением: в 1891 году, едва став генерал-губернатором Москвы, решил изгнать оттуда евреев. Подвиг достойный того, чтобы имя героя увековечить в названии одного из любимых мест оттяга нынешних юных израильтян...

Я не стал объяснять это Асаху, да и какая, право, разница!

А за углом - еще тридцать-пятьдесят шагов - паб "Канабис" ("Конопля"). Вывеска на подворотне изображает трехлистный цветок одноименного растения, знаменитого тем, что именно из него делают марихуану. Вход - из подворотни по крутой лестнице, один в один напоминающей черные лестницы старого Санкт-Петербурга. Паб стилизован под индийскую экзотику - этакое пристанище поклонников Кастанеды: угарный полумрак, в стенных нишах ковры и коврами устланные лавки, чумная музыка и сполохи светомузыкального экрана на одной из стен: барменша, непрерывно пританцовывающая во время работы, и бармен, громадный и невозмутимый, как борец сумо, и официантки, не поднимающие глаз, как индийские рабыни. Как мне объяснили, и антураж, и название это исключительно для понта, чтобы создать обстановку якобы восточного, якобы наркотического притона. Парочки, исступленно целующиеся по лавкам среди ковров, занимаются этим исключительно из любви к искусству и друг к другу, а не под воздействием обработанного канабиса.

В общем, долго мы там не выдержали и вывалились в объятия улицы, именно в объятия, а не на простор, как ожидали, потому что улица за время нашего короткого отсутствия очумела окончательно, словно сама сидела все это время в самом угарном пабе. Впрочем, может, так оно и было. И все, что двигалось по ней в тот момент - медленно из-за толчеи людей, машин, мотоциклов, парочек, компаний и одиноких волков направлялось либо в паб, либо из паба, либо из паба в паб, как мы, хотя мы-то как раз были на работе, а остальные оттягивались в полный рост, словно завтра уже не будет дня и день этот не будет рабочим. Впрочем - какое там завтра! Дело к часу ночи.

И мы поспешили к самым маленьким - обратно к "Калба Шавуа", от которого, как сказано, кажется, в Талмуде, сейчас уже и не вспомнить после пива и этих барабанов в перепонках, ни одна собака и так далее...

Идти нам предстояло минут пять, но какие-то солдаты, боевые десантники на военном джипе, которых, очевидно, добрый командир отпустил прошвырнуться на часок-другой потихому, завидев фотокамеры моего спутника, предложили нас подвезти, и минут пятнадцать ушло на то, чтобы их разубедить и обменяться взаимными пожеланиями "делать жизнь" на иврите: "как следует оттянуться".

В "Калба Шавуа" веселье еще в самом разгаре. Мы примостились у столика, где сидели скучающий мальчик и восемь оживленных девочек. Одна из них - Данит - разговорилась. Да, они ходят сюда каждую субботу с девочками из своего класса. А почему сюда - потому что здесь музыка хорошая и вообще все свои. Другие места она знает, в других ей не так нравится. Некоторые девочки из их класса предпочитают другие места, но их компания - никогда. Хулиганы? Пристают? Не поняла вопроса. Этот мальчик у них не для охраны, он брат одной из них, они его используют в качестве водителя. А чего родителям волноваться - они знают, что она здесь допоздна...

Официанты носятся как угорелые.

За стойкой на помощь бармену встал хозяин, 28-летний Моше. Уже три года он держит это заведение. Он не знает, почему самые молодые собираются именно у него, но это так. Видимо потому, что помещение большое. Ну и - подбор музыки. Каждую неделю здесь выступают очень хорошие группы. Раньше хорошие музыканты считали постыдным играть в пабе, а теперь - наоборот. И у него есть возможность приглашать лучших. Он считает, что к нему приходят как раз любители такого типа музыки. Большинство постоянных посетителей он знает. Они хорошие ребята.

Мы покинули Русское подворье в начале второго, чтобы посмотреть, что происходит в другом тусовочном месте - на другой стороне улицы Яффо. В начале улицы Соломона, у Кикар Цийон, гремел на все пределы "хэви метал". У входа в стилизованную пещеру стояла охрана в полувоенных комбинезонах, тщательно оглядывая каждого входящего. Это место не выглядело подходящим для хороших мальчиков и девочек. На бывшей родине в такой обстановке легко и по морде получить. До нижнего уровня мы не дошли. Внизу бушевала дискотека. Чтобы в нее пройти, следовало заказать что-нибудь выпить в баре, и тогда бармен ставил штампик на запястье, служащий пропуском в преисподнюю. Пить здесь нам не захотелось.

Не только, впрочем, нам. Не очень хорошие на вид мальчики и девочки танцевали и в верхнем зале. Они танцевали на столах. Одни танцевали, а другие стояли - на столах же - почему-то "паровозиком": очереди для соло ждали, что ли? Давид поднялся снимать сверху, из будки диск-жокея, подвешенной к самому куполу. В этот момент жокей попросил у бармена пива - жажда его замучила. Бармен, здоровый, как вышибала, вскочил на стойку, потом взобрался ногами на голову мраморного бюста какого-то римского сенатора и зашвырнул бутылку на верхотуру. Но промахнулся. Посыпались осколки.

Мы поняли, что пора заканчивать вечер...