День единства балтов и ночь, когда литовцы превращаются в язычников!

Литва и Латвия празднуют День единства балтов

День единства балтов – юный праздник, для которого подыскали очень старый повод. Из тех времён, когда балтийских этносов было больше, чем два, а Папа объявлял против них крестовые походы. Крестовый поход на Литву почти восемьсот лет назад закончился битвой при Сауле и разгромом рыцарей. Язычники торжествовали над пришельцами с запада, явившимися с грабежом, убийствами и христианством. И нынешнее торжество стало бы антикатолическим, не будь сами потомки победителей христианами, а современное католичество – безобидным и публично покаявшимся в прежних безобразиях.

Битва при Сауле следует в календаре памятных дат сразу за Куликовской битвой – двадцать второе сентября за двадцать первым, а на хронологической шкале соседствует с Ледовым побоищем – разница всего в несколько лет. На Ледовое побоище она и похожа. Только жемайты с земгалами "побили" своих крестоносцев не на льду, а на болоте, да и источники о битве у балтов от проигравшей немецкой стороны, а не самохвальные русские, обслуживающие культ личности Александра Невского. Балты не просто расправились с десятком-другим рыцарей, а выкосили целый Орден меченосцев. Зато русские поучаствовали в обеих битвах: при Сауле на стороне крестоносцев сражался отряд псковичей (почти все они тоже были убиты).

День единства не обходится без споров: литовцы убеждены, что победа жемайтско-земгальского войска произошла у них, в Жемайтии, а латыши – что у них, в Земгалии. А ведь методика локализации битвы в обеих странах идентичная – по созвучию: одним "Сауле" слышится в "Шауляе", другим в "Вецсауле". Не пытаясь поддержать ни одну из сторон, мы выбираем для поездки местечко посредине, на самой границе балтских государств.

Крохотный литовский городок Илакяй. Вечером на центральной площади никого, только грохочет мимо костёла телега. На козлах – старик в бейсболке, в кузове – бидоны и баба в платке.

С другой стороны площади на костёл смотрит облезлое деревянное здание, заброшенное на вид, если бы не розовые занавески. Дом, должно быть, принадлежал когда-то аптекарю. Над дверью с окошком для выдачи товара всё ещё приколочены деревянные буквы: "vaistinė" ("аптека"). Действующая аптека находится по соседству, в здании со стеклопакетами, но не вызывает никаких эмоций.

На углу площади – дом из красного кирпича, увитый плющом.

Сейчас там, как и в старой аптеке, кто-то живёт, но табличка напоминает, что это бывшее здание НКВД. А другого здания на площади не хватает, как вырванного зуба. Стена соседнего дома, к которому он когда-то примыкал, сохранила остатки его каменной кладки.

Здесь тоже табличка, на иврите и почему-то английском уведомляющая местное население, что здесь до 1933 года жила еврейская супружеская пара, чей дух и сейчас придаёт силы нижеперечисленному потомству. Кто знает, чем так примечательно семейство Кацов и 193З год, но этот пустырь, подписанный квадратными буквами иврита, напоминает о завтрашней дате, Дне геноцида литовских евреев.

Флаги будут приспущены завтра, а сегодня ещё есть время для маленького неофициального праздника. Фольклористы собираются и облачаются в реновированном здании илакяйского ДК – а он стоит на всё той же площади – но праздник состоится не здесь. Для празднования Дня единства балтов принято выбирать места поинтереснее.

Идея провести праздник за городом служит естественным фейс-контролем – ограничивает количество зрителей. Случайных людей туда и не зовут. Фольклористов, одетых в литовские костюмы, не меньше, чем гостей, одетых по гражданке. Там не будет зевак, наблюдающих со стороны, и не будет пьяных, как на многолюдном городском празднике.

Уже темнеет, кода наша кампания добирается до горы. В Литве нет настоящих гор, и "горой" (kalnas) называется любой холм. Перед нами щиток на бетонном столбике: памятник археологии, жертвенная гора.

С советской надписи старательно сбиты две буквы. Так, чтобы вместо "Lietuvos TSR" (Литовская ССР) получилось "Lietuvos R" (Литовская республика). Но советское прошлое не ушло отсюда насовсем. Несколько захоронений, сделанных в то время, мешают проведению языческих обрядов на вершине холма. Жертвенный костёр разжигается чуть в стороне.

Лесная тропинка выводит на поляну через арку из двух деревьев. Пройти дальше нужно через обряд очищения. Мужчина в сермяге плещет воду из кувшина – умыть лицо и руки, женщина в сермяге подаёт льняное полотенце.

Литовцы привыкли совершать подобное и при входе в костёл. Но в темноте литовские католики превращаются в язычников. Двоеверие органично смотрится в этом медвежьем углу Европы, позже всех обращённом в христианство, хотя двоеверие это новое: интерес к народным обрядам, как и интерес к фольклору – тренд литовских девяностых.

Заводила на жертвенной горе – директриса илакяйского дома культуры, Виргиния. Её костюм архаичнее и проще, чем у других фольклористов. С короткой стрижкой, непокрытой головой, с белой накидкой в форме фелони и передником, напоминающим епитрахиль, она смотрится как женщина-священник. Виргиния начинает с проповеди. Она разъясняет смысл праздника, а в конце своей речи приглашает выставить ладони к огню. Кто недостаточно очистил себя водой – очистится огнём.

Люди смыкаются вокруг костра. Виргиния обходит круг с деревянным сосудом, в котором соль смешана с янтарной крошкой. Каждый бросает в огонь щепоть, озвучивая своё пожелание. Все желают мира, любви, согласия, и только какой-то школьник громко просит денег. Все смеются. А Виргиния знает, что надо не просто загадывать желание, а обращаться к богине Габии.

Ещё два круга посолонь описывают домашний хлеб и ковшик с родниковой водой. Начинаются песни и танцы, весёлые и шутливые – обычный репертуар фольклорных ансамблей.

Но есть и новая песня, разученная специально к празднику в этом году. В ночи костёр горит ещё ярче, вокруг него медленно движется хоровод. Первые голоса затягивают монотонное "ту-та, ту-та", вторые вступают с задержкой. Песня накладывается сама на себя и закручивается в бесконечном хороводе: "ту-та, ту-та, ту-та…".

Литву крестили ровно на четыреста лет позже Руси, в то время, когда христианство в Европе успело устать само от себя и затеяло возрождение языческой античной культуры. Поганская Жмудь была современницей университетов и Ренессанса, но свидетельств о её верованиях осталось не больше, чем от поганства славянского. Реконструировать тогдашние обряды так же сложно, как одному голосу догнать в хороводе другой. Всё кажется, что "тута", ан нет, не тута…

Двое мужчин волокут на костёр огромного козла. Можно спорить о деталях обрядов, но совершенно очевидно, что козлы у предков-язычников были настоящие. Кажется, восстанавливать этот элемент культа не хотят даже самые продвинутые неоязычники. Илакяйцы жгут соломенного. Виргиния сделала его сама, к конкурсу сухих букетов, но козла отвергли как неформат.

К этому времени на костерке поменьше уже готов яблочный напиток, который нам рекомендуют как пунш.

На застеленной траве разложены пироги, козий сыр, колбаски, варёные бобы. Трапеза проходит при свете переносного фонаря.

Праздник мог бы продолжаться всю ночь, если бы завтра не надо было идти на работу. Из той эпохи, к которой относится битва при Сауле, католическая Литва официально празднует совсем другое событие. Спустя 16 лет после битвы тогдашний правитель Литвы, Миндовг, вынужден был покориться Папе, притворно принял католичество и заключил договор с Орденом, по которому уступал ему земли, так недавно отбившие врага. Вскоре Миндовг отречётся от христианства и возобновит с Орденом войну, а крестоносцы будут изгнаны из Жемайтии, потерпев ещё более жестокое поражение, чем при Сауле. Давнишний политический манёвр загнанного в угол язычника стал в современной Литве поводом для Дня государственности.

Чтобы успеть выспаться перед завтрашним днём, спешим вернуться в крещёный мир. Вдоль лесной тропинки догорают факелы. Автомобиль снова петляет по полевым дорогам.

– Я думаю, что мы потерялись. Но к утру выедем, – шутит водитель в сермяге.

Подвешенный к зеркалу лобового стекла, подрагивает соломенный оберег.