Какое счастье, что я мексиканец!

Перелет из Москвы в Мехико на перекладных через Франкфурт занял чуть ли не сутки -- долго, утомительно, дорого. Но стоило того: не только открыл для себя новую страну, но и с удивлением обнаружил, что там, почти в противоположной точке Земного шара, многое так напоминает нашу жизнь, что от сопоставлений не удержаться. В Мексику я был приглашен на Конгресс металловедов, проходивший в курортном Канкуне на полуострове Юкатан. Жил и в столице -- там большая "российская колония", есть у кого остановиться. Это юг страны, места, где сосредоточены памятники древней цивилизации ацтеков и майя и где зародились современная мексиканская нация и государственность. Географически -- двадцатый градус северной широты, тропики, жарко.

То, что Мехико самый населенный город мира, известно по школьным учебникам, а то, что самый красивый (после Москвы и Лондона, разумеется), я узнал здесь. Аэропорт на радость туристам расположен прямо в городе, и самолет, заходя на посадку, описывает круг, предлагая взгляду малоэтажный "испанский" центр, зеленый массив парка Чапультапек, небоскребы, светло-коричневый манеж корриды, дворцы, скверы, площади. Великолепие общего вида сверху дополняется последующей пошаговой деталировкой. Начинается с самого броского -- монументов. Разумеется, увековечены: Колумб и последний индейский вождь Куатемок, генералы -- герои борьбы за независимость Морелос и Бандерас, сама Независимость в виде Ангела на высокой колонне -- он стал эмблемой города.

Замечу, что воздавать должное творцам своей истории здесь не скупятся и не стыдятся -- так и надо. Любимейший президент прошлого Бенито Хуарес отмечен великолепным ансамблем из белого каррарского мрамора с позолотой: фигура героя, полукруговая колоннада, ангелы, львы, лепнина. Его именем названы: центральная авенида (улица), район города, станция метро, аэропорт; его портрет -- на денежных банкнотах. На фронтоне корриды представлены знаменитые торреадоры. В университетском кампусе -- просветители, начиная от Данте Алигьери и кончая современными ректорами. По обе стороны проспекта Реформ -- миссионеры, ученые, генералы, политики. В здании аэропорта -- полсотни бюстов тех, кому признательна авиация, начиная от братьев Райт (в наших " шереметьевах" не до героев -- ларькам места не хватает). Среди летчиков -- бюст президента Ф.Мадеро: "Он первый из глав государств начал с 1911 года пользоваться самолетами", Мексиканцы не забывают напомнить о своем "первом" и "самом-самом". Перед зданием Министерства общественной безопасности -- бронзовая фигурка мексиканца в широкополой шляпе, с ружьем, коротким мачете и масляным фонарем в память о том, что в 1792 году появилась полиция (к слову, других, не бронзовых, блюстителей порядка я в городе не встретил).

На Главпочтамте барельефы напоминают, когда здесь начала действовать сухопутная почта (1580 год), морская (1756), межконтинентальная (1766). И по всему городу -- множество обнаженных женских фигур как иллюстрация целомудренного эротизма -- особенно хороша Мексиканская Диана в струях фонтана. После удручающе скучных металлических наворотов и бесформенных гранитных чушек уличного модерна Европы, здесь -- царство гармонии. То же и с архитектурой: никого не волнует разностильность, да и вообще отсутствие стиля -- цельность общего не нарушится, если каждый фрагмент выполнен искусно. Для мексиканца небоскреб в Далласе -- это символ безжалостного банковского пресса, а своя фондовая биржа с двумя встречно скошенными крышами ("единственная в мире") -- сказочная яхта. Почти каждый небоскреб выполнен в какой-то оригинальной манере. Откровенно традиционен и неэстетичен лишь самый высокий параллелепипед нефтегазового концерна "Пемекс", но и его вряд ли когда-нибудь постигнет печальная судьба московского Интуриста. Среди этой "застывшей музыки камня" (так кто-то определил архитектуру) невольно засомневаешься: а было ли страшное мексиканское землетрясение 1986 года, когда центр города, казалось, провалился в преисподнюю?

Рукотворный Мехико, наработанный за пять с половиной веков, очарователен, но подлинное величие городу придают окаймляющие его горы. В давние времена Центральное плато, расположенное на два километра выше уровня моря, тем не менее было наполовину залито водой, но именно здесь ацтеков, искавших пристанище, остановило видение: орел, бросившийся из небесной выси, поразил клювом змею в кустах. Вождь расшифровал "знак" и приказал на этих островках строить пирамиды и жилища -- вожди обожают, чтобы подданным было потруднее. Однако угадал: постепенно вода ушла, и потомки имеют "прекрасный цветок среди всех городов, величие и славу Запада". Характерно, что на полотна художников, воспроизводивших Мексиканское плато (а таких картин множество, начиная с XVIII века), как бы сходит небесная благодать, подобная той, которая чувствуется в изображении Христовых мест Галилеи. А орел со змеей в клюве -- мексиканский Георгий Победоносец -- закрепился в гербе и на государственном флаге страны.

Внутри кольца гор расположено то, что здесь называют Мexico-city, d.f., т.е. территория федерального подчинения, но большая часть жителей Большого Мехико обитает в ложбинах между гор и за горами -- здесь архитектура иная. Беднота самозахватом карабкается все выше и выше по склонам, их строительный материал -- бетонные плиты и цементные блоки -- несет с собой убожество и серость. На ровных участках вдоль дорог возводятся поселки среднего класса. Типичный дом представляет собой длинный и скучный параллелепипед, как бы склеенный из стандартных двухэтажных кубиков, где внизу размещены гостиная, кухня, туалет, а наверху -- две спаленки. В одном образовании можно насчитать до полусотни ячеек, все дома поселка окрашены в "веселенькие" цвета, но почему-то эти цивилизованные бараки на выжженных пустырях удручают сильнее? чем бедняцкие "шанхаи" -- там нет-нет да и мелькнет деревце или цветочный куст, а уж церковка -- непременно.

Трафик -- проблема всех больших городов. Мексиканский профессор пригласил нас к себе на вечер, он живет на северо-востоке, где вокруг гольф-клуба приютились миленькие виллы стоимостью по 2-3 миллиона долларов ("моя дешевле" -- не стал конкретизировать хозяин). Это недалеко от нашего района, но мы отправились загодя... и опоздали на полчаса. А потом еще полтора часа разогревались с профессором коктейлями, поджидая хозяйку, застрявшую в центре (зато обратно поздней ночью таксист домчал нас за 15 минут). Выручает метро, запущенное в 1967 году. Стоимость проезда независимо от расстояния 2 песо (приближенно: 1 песо равен 0,1 доллара, 3 рублям) -- дешево это или дорого, сказать трудно из-за очень значительной разницы в доходах, но для туристов -- практически бесплатно. Такая же плата и в автобусах, они преимущественно частные, очень мобильные, передняя дверь всегда открыта, так что вход-выход происходит почти что на ходу. Железных дорог на юге нет, автомобильно-автобусные перевозки дополняются очень интенсивно действующей авиацией. Правда, в газетах муссируется грандиозный проект железнодорожной грузовой магистрали "Веракрус -- Тихоокеанское побережье". Она должна стать альтернативой резко подорожавшему Панамскому каналу, но опасаются, что одновременно станет и рекордной "панамой" из-за коррупции и криминала. Мехико-сити административно разделен на 37 районов (делегасьонов), в каждом из которых по несколько десятков колоний, и все это с добавлением индексов надо указывать на конверте, иначе получится на деревню дедушке -- в городе улиц имени даже нашего Толстого четыре, а президента Хуареса -- более ста. Наряду с традиционными многоэтажными жилыми домами в городе множество вилл (конечно, с крохотными участками), но основной жилой единицей является унидад. В нашем унидаде 19 пятиэтажных (без лифта) двухподъездных домов, просторная территория огорожена высоким бетонным забором, у ворот -- охрана. Жильцы здороваются друг с другом, по газонам мамы катают детские коляски, а по вечерам мальчишки гоняют мяч, и возле бездействующего фонтана собираются шахматисты -- почти физически ощущаешь аромат утраченного московского очарования.

От Пирамид до Полифорума

Мексика -- это американский Египет, здесь надо смотреть Пирамиды. В центре древней цивилизации индейцев майя на Юкатане в Чичен-Итце нас ведут к пирамиде Кукулькан и окружающим ее развалинам, информируя при этом, что аборигены были отличными строителями, астрономами, математиками, а кроме того, скульпторами и живописцами, и ко всему еще гоняли по камням каучуковый мяч, предвосхищая футбол и баскетбол. Пусть так, но как они выживали в этой влажной сорокаградусной жаре? А вот как раз и жилье -- "дом тысячи колонн": длинный строй известняковых колонн по четыре в ряд, здесь каждая семья занимала секцию, отгородившись от соседей тряпицами. Сопоставление раскопанных побрякушек доказывает, что более знатные размещались ближе к царским секциям, чего ж тут доказывать? Близость к власти всегда измеряется еще и метрами (а то и сантиметрами) и наши потомки это тоже докажут, сравнив при раскопках антиквариат коттеджных развалин на Рублевке с рухлядью измайловских "хрущевок".

С пирамидами Теотиуакана близ Мехико нам повезло больше -- не было палящего солнца, и взбираясь на верхушку, мы с интересом узнавали от нашего мексиканского коллеги, что раскопки и реставрация были начаты и активно стимулировались во времена ненавистной диктатуры жестокого Порфирио Диаса (да здравствуют диктаторы?). Вообще говоря, меня не возбуждают умершие цивилизации, ни чужие ни отечественные -- чаще всего это не наша предыстория, а просто другая жизнь, по сути неинтересная. Археологическая некрофилия увлекает лишь, когда попадается гид-фанатик (вернее, вы попадетесь ему). Здесь этого не случилось. А вот действительно яркой оказалась встреча на вершине пирамиды Солнца с тремя балеринами из Мариинки (среди них -- Юлия Махалина). Они, как и мы, пришли "отметиться" перед отлетом. Десять дней "Киров-балет" потрясал "Лебединым" и "Дон-Кихотом", и пятитысячный Аудиториум Насиональ был переполнен. Мариинку по-прежнему так именуют за рубежом.В Мехико неожиданно много музеев. А ведь принято считать, что это естественно лишь для имперских столиц вроде Вены, Петербурга, Мадрида. Для русского обязателен музей Троцкого -- удивляет, что он активно посещаем (мексиканцы ходят сюда семьями) и что история знаменитого революционера все еще кого-то волнует. Его трагическая смерть в 1940 году многократно описана и растиражирована в СМИ, что тут добавишь? Но на вилле в Койокане вы можете потрогать пулевые каверны на стенах кабинета, ощутить убогость тогдашнего быта, полюбоваться красным флагом над могильным камнем. И еще -- посидеть в музейной библиотеке, где с подшивками "Правды" и "Геральд трибюн" 30-х годов соседствует современная троцкистская периодика -- оказывается "дело Троцкого" вполне тянет на бессмертие, леваки вечны.

Национальный музей антропологии помечен в японских путеводителях тремя звездочками -- "не пропусти". Великолепны реконструкции прошлого -- города, рынки, битвы, женщины -- они возвращают в мир детских грез, и хочется "поиграть в индейцев", забыв, что представленное -- всего лишь лубок. "Гвоздь программы" -- ацтекский календарь: замысловатые узоры на диске из обожженной глины свидетельствуют, что ацтеки были еще более учены, чем майя. По протяженности и количеству залов, нашпигованных камнями, костями, черепами, железяками, экспозиция, пожалуй, не уступит и Британскому музею, по утомительности и нудности обхода -- тоже.

Мексика прославилась в мире изобретением мурализма -- монументального искусства росписи стен. Рожденное революцией, оно как нельзя лучше подошло для активного, очень экспрессивного выражения идей социализма и борьбы с угнетателями, но также и для философского осмысления абстрактных идей добра-зла, мира-войны, жестокости-гуманизма. В 30-е годы, когда казалось, что капитализм вот-вот рухнет, левизна стала всемирной модой, среди интеллигенции -- обязательной. В западном полушарии ее глашатаем выступила Мексика, и именно тогда "трое великих" -- Хосе Ороско, Давид Сикейрос, Диего Ривера ринулись осваивать подходящие стены своей страны и богатого северного соседа. Не отставали от мэтров и многочисленные последователи.

Сегодняшний Мехико представляет собой как бы коллективный памятник мурализма: замечательные росписи можно найти в музеях, министерствах, театрах, метро, отелях, школах, ресторанах. Впрочем, и искать не надо -- таксист, признав во мне русского, тотчас гонит машину к громадной уличной mural: человек в разорванных цепях с энергично выброшенными вперед ладонями и с лицом -- символом бессмертного "Дае-е-е-ешь!". Восьмиэтажный университетский ректорат весь разрисован снизу доверху и издали смотрится бухарским ларцем. На стенах вестибюля Национального дворца стараниями Риверы представлена вся история Мексики, да как! Зашел на минутку, а застрял на пару часов, прощай сегодняшняя сиеста.

Квинтэссенцией мурализма считают Полифорум, открытый президентом Эчивериа в 1971 году; он стал лебединой песней семидесятилетнего Сикейроса. Мастеру уже мало самой большой mural в мире, он стремится к синтетическому воздействию на чувства человека. Публику, не более 30--40 человек, рассаживают в центре круговой панорамы, пол начинает вращаться, в общей темноте световой луч выхватывает лишь фрагмент стены перед вами, играет музыка, идет текстовка. Сюжет прост: вся история всего человечества в росписях -- буйство красок и мало конкретики, в музыке -- шум ветра, плач ребенка, рокот волн, набор вполне типовой. Впечатляет, но мрачно, да и за получасовой сеанс-оборот, мягко говоря, не врубаешься.

Похоже, что в своем прохладном отношении к подобному искусству я не одинок -- в книге отзывов Полифорума нет ни одной записи на иностранном -- не испанском -- языке.

Мурализм утомляет: огненно-рыжий окрас, искажение пропорций тел и пространства, оголтелая политизация, абстракция и ужасы, неистовая экспрессия приемлемы лишь в малых дозах. В метро "Копилко" в росписях платформы леонардовская Джоконда приемами мурала доведена до типажа мрачной средневековой ведьмы; в сущности многие сюжеты вполне могут быть квалифицированы как призыв к терроризму -- не случайно все же Сикейрос знаменит и активным участием в покушении на Троцкого. Левизна хороша, пока не отрывает от земли. Это чувствовали и сами муралисты, в первую очередь -- Ривера. Да, он стоял у истоков; он расписал столько стен, что их хватило бы на небольшой город; у него Маркс таким энергическим жестом приглашает в будущее с нашими тракторами и Днепрогэсами, что и неверующий побежит; это он не испугался скандала перед открытием Рокфеллеровского центра, но не убрал Ленина со своей росписи. Да, все так. Но у него в каждой работе всегда есть Мексика и мексиканцы (чего ко времени Полифорума не осталось у Сикейроса, да и было ли прежде?). Чуть не в каждую многофигурную композицию он встраивает себя -- мальчиком, прохожим, художником, -- ему уютно среди своих. И в каждой картине его жена Фрида -- феминистка, художница, актриса, яркой кометой прочертившая общественную жизнь страны в 30-40-е годы. По Ривере можно изучать историю Мексики, здесь его работ великое множество, ради одного этого стоит слетать в такую даль.

Космическая раса

Наша дуэнья, хозяйка квартиры, которую мы снимаем, частенько восклицает: "Какое счастье, что я мексиканка!". Мексиканцы не говорят о себе -- нация, говорят -- раса, бронзовая раса, космическая раса. Одна из станций метро называется "Раса", рядом -- монумент "Раса". 12 октября отмечается "День расы". Народы американского континента в разных его частях формировались по-разному, общей была лишь точка отсчета -- открытие Колумба. В Северную Америку переселенцев, преимущественно англичан, влекло "жизненное пространство" (в терминах XX века), поэтому приплывали они семьями, всерьез и навсегда: захватывали и колонизовали новые земли, а индейцев оттесняли или уничтожали, но ни в коем случае с ними не смешивались. Белые и образовали костяк будущей нации. А Южная Америка манила пришельцев, в основном -- испанцев, прежде всего сказочными богатствами ацтеков и инков, их золотом и серебром. А колонизация земель представлялась нереальной из-за губительного климата прибрежной сельвы. Поэтому сформировался тип конкистадоров-авантюристов, устремлявшихся сюда за "быстрой фортуной" без жен, детей, невест, оставшихся в Испании. Разумеется, набеги затягивались, молодость требовала своего, женщин, кроме индеанок, не было -- дальнейшее понятно. В корне почти каждого мексиканского генеалогического древа обнаруживаются насильник-испанец и покоренная индеанка. Сам Эрнан Кортес, 34-летний рыжебородый предводитель первой Конкисты (с 1519 года), заимел детей-метисов. Не отставали и сподвижники. А ведь приплыли они, чтобы мечом и крестом подчинить индейские земли испанской короне (и пограбить, конечно). Так, замешанная на крови, слезах, любви, проклятиях, рождалась новая раса. Индейское не уничтожалось как на севере, а впитывалось и развивалось. Вот почему Мексика многое подарила Старому Свету: кукурузу, фасоль, хлопок, томаты, какао, ананасы, авокадо, перец и еще десятка два наименований -- это выбито на бронзе в Национальном дворце (о сифилисе, правда, забыто). "Несомненно, век был жестокий, но не надо представлять все слишком одномерно. Наш университет основан в 1553 году, на 80 лет раньше Гарвардского, первенца США".

Сближению завоевателей и побежденных способствовало и отсутствие этнического неприятия -- в самих испанцах преобладает южный замес -- древние иберы (чем не ацтеки?), карфагеняне, мавры -- едва сдобренный голубой кровью северян -- кельтов. Отсюда близость темпераментов, цвета кожи и волос. Испанский язык, как уличная латынь, относительно легок в освоении (не то, что английский с его "future in the past" и прочими наворотами). Сегодняшние мексиканцы -- это метисы, европейцы (в основном испанцы), индейцы -- ни противоречий, ни неприязни между ними нет.

Борьба за независимость от Испании началась в сентябре 1810 года знаменитой "ночью крика" священника Мигеля Идальго, этнического испанца. "Мексиканцы не хотят быть ни испанцами ни индейцами, а только обоими вместе", -- утверждает Нобелевский лауреат Октавио Пас. Две расы в одной -- это уникальный исторический эксперимент, мексиканцам есть чем гордиться. Особенно на фоне того, что широко разрекламированная американская "плавильня" пока выдала на-гора лишь "политкорректность", но не "сплав" белых, афроамериканцев и латинос. Кстати говоря, именно оттуда, из голливудской "фабрики грез" распространяется по миру портрет бандита-латинос, кровожадного, безжалостного, дикого. Невольно этот "фоторобот" держал перед собой и я, общаясь со своими новыми мексиканскими знакомцами, а их, включая случайных уличных и самолетных попутчиков, соседей по квартире, партнеров по вечерним шахматам в унидаде, набралось десятка три. Горящий взор, вспыльчивость, агрессивность -- этого предостаточно, кстати, и среди профессуры. Испанские гены не спрячешь, да и зачем прятать, что же в них плохого? Тем более, что это "наше". А сойдешься поближе, пообщаешься полчаса, вечер, пару дней, и непременно обнаруживаешь доброжелательность и открытость, мягкость и деликатность, честность и необязательность, философическую ленцу и неторопливую рассудительность, терпимость и терпеливость. Гены праматери-индеанки тоже "наше". К патриотизму мексиканцев призывать не надо, они и без того знают, что "Мексика -- лучшая страна в мире", бедновата правда, потому и приходится (именно приходится) перебираться в Штаты за длинным рублем. Но, вот, например, боксер Оскар де ла Хойя, знаменитый "золотой мальчик", давно натурализовавшийся и ставший американским миллионером. Так он, не боясь скандала, на олимпийский ринг выходил под двумя флагами: американским и мексиканским.

Мексика -- "самая католическая страна": во время последнего июльского визита Папы по пути его следования встало под благословение пять миллионов человек (это из газет), а за неделю до того в Канаде на всемирный молебен католической молодежи собралось 200 тысяч -- чувствуете разницу? Кафедральный собор столицы находится на центральной площади Соколо (официально -- площадь Конституции) рядом с Национальным дворцом. Это величественное здание с высоким двухбашенным фасадом в стиле испанского барокко с какими-то еще архитектурными довесками. Но главная святыня -- не кафедрал, а храм Марии Гваделупе, расположенный в предгорьях северо-востока столицы. По преданию, здесь в 1531 году индейцу Хуану Диего явилась Богородица, это резко ускорило христианизацию края, а Мария Гваделупе стала самой почитаемой святой всей Мезоамерики -- у большинства мексиканок одно из двух имен -- непременно Мария. На месте чуда тогда же построили храм и много раз его перестраивали, а с расцветом современной моды на массовые молебны рядом соорудили "самый вместительный собор мира". В новой базилике все нетрадиционно: крыша-шатер накрывает полуовальный с партером и балконом зал на 15 тысяч человек, привычного алтаря нет, икон только две -- Иисус и Мария, вдоль стен закреплены государственные флаги нескольких десятков стран. Брачную церемонию на сцене практически не слышно, да толпе зрителей она и не интересна. За стенами своя жизнь: вот просящие помощи у Богоматери прямо от входных ворот на коленях преодолевают метров двести до храма; вот группа девочек в белом, приехавшая на автобусе из провинции, распевает псалмы; и вся церковная территория заполнена множеством людей, хотя день -- не праздничный. На Юкатане в семье майя (вполне интеллигентной, муж -- экскурсовод, владеет пятью языками) мне довелось немного побеседовать о религии. Выяснилось прелюбопытное: для многих истинно верующих католиков Пернатый Змей, Кукулькан -- главное божество древности -- отнюдь не исчез и даже не потерял своей значимости, старое как-то гармонично разместилось в новом. Не столь гармонично новое вписывается в экономическую и социальную жизнь мексиканцев. Но это уже другая история, и ее я расскажу в другой раз.