Соловецкая власть

Заглавие почти позаимствовано. Но в отличном фильме Марины Голдовской "Власть соловецкая" речь о власти советской, нашедшей свое высшее начальное выражение в первом лагере на Соловках. А тут все-таки более всего о странном и труднообъяснимом явлении Соловецких островов: если попал туда — хочется вернуться. Властно тянет.

Тот ансамбль природы, климата, истории, архитектуры увлекает постепенно, затягивает незаметно. Скажем, Суздаль, или там Ярославль, или Камчатка заявляют о себе сами и сразу. Соловки надо открывать.

Конечно, можно поглядеть на 500-рублевку: но она — вранье. Такого ракурса Соловецкого кремля не существует, да и вообще почти все церкви на купюре без крестов: поувольнять бы их там в министерстве финансов.

Соловки — Север. А это значит, что ничего броского, явного, внешнего. Деревья невысокие, почти карликовые местами: диковинные "танцующие березы" у берега. Кремлевские стены и башни мощные, однако не пугающие: похоже на Кирилло-Белозерский монастырь, но скромнее. Озера маленькие. Народу чуть: в центре едва тысяча человек.

История — умопомрачительная. Ее-то и стоит знать. Например, о здешнем игумене Филиппе Колычеве, который сделал монастырь главнейшим в России поставщиком соли, соединил полсотни озер каналами, завел рыбные садки, вел промысел знаменитой соловецкой селедки — до сих пор вкуснейшей. Когда Иван Грозный поставил Филиппа митрополитом московским, он единственный из иерархов осудил террор Грозного и был удавлен Малютой Скуратовым. Один такой — еще Тихон в 20-е годы ХХ века: других смелых и независимых вождей русская православная церковь не знала. Соловецкое хозяйство Филиппа Колычева на глазах и сегодня, через полтысячи лет.

На глазах и лагерное хозяйство восьмидесятилетней давности. Мы с приятелями затеяли шашлык, и наш местный сопровождающий приволок из кустов прекрасный гриль: "Во, решетка… тюремная, качество гарантируется". Не пошел такой кусок в горло, на прутиках поджарили.

Девушка-экскурсовод, показывая кремль, произносит единым духом "лагерьособогоназначения" — как длинное иностранное слово. Ей не нравится этот кусок истории. Мне тоже. В Спасо-Преображенском соборе помещались в три яруса нары тринадцатой карантинной роты. Изумительная акустика храма, предназначенная для доходчивости проповеди, оборачивалась пыткой: люди сходили с ума от круглосуточного шума, когда каждый шорох оглушительно раздавался во всех углах.

Мало в России мест такой завораживающей красоты, как Секирная гора с церковью на макушке, — что вблизи, что с воды, что издали на закате или рассвете. На этой вершине плакал от умиления перед системой перевоспитания и прелестью окрестностей Максим Горький в 1929 году. В тот год, и до, и после, на Секирке ставили "на комарики": на пень голым, связанным — на съедение. Заставляли вычерпывать ведром озеро "досуха!". С горы скатывали, привязав к бревну, по ступеням лестницы, целой и теперь.

Сходящие на конус соловецкие башни — в рыжих пятнах мхов, красновато-коричневых лишаях. Летними ночами с ними соперничают блики тусклого незаходящего северного солнца. Цвет и свет волшебные, как на картинах старых мастеров. Что создано естеством — прекрасно. Где прикоснулся человек — большой и страшный вопрос. Игумен Колычев, Ленин с Дзержинским и их костоломы, соловецкие зэки Флоренский и Лихачев, удобно ослепший от слез Горький… Одна страна их родила. Как это?