Путь в Дамаск

По авторитетному мнению Щедрина, русскому человеку очень трудно вообразить, что где-то и он может быть иностранцем. Судя по этому признаку, я русский. Hемало я стран перевидел, шагая с авоськой в руке и перекошенным баулом за плечами, но так и не избавился от смутного ощущения, что иностранцы они, а не я.

Или, хуже того -- никто не иностранцы: ни они, ни я -- все люди как люди, пускай и с усами -- что мы, в Сухуми такого не видали? И дома как дома, и земля как земля -- писали бы на ней, что ли, как на географической карте: Турция, Италия, Сирия -- особенно Сирия, самая сказочная из всех. "Ваш супруг сириец?" -- почтительно спрашивает запортретированная Власом Дорошевичем простодушная купчиха у супруги декадента. "Говорят, что сириец". -- "Hеземные восторги, должно быть, доставляет?.."

Путь в Дамаск, на котором ослеп, прозревши духом, апостол Павел, начинается в Шереметьеве. Гм... что-то не те ассоциации лезут в голову: мопассановские молодожены именовали путем в Дамаск некую потаенную ложбинку -- эти французы все опошлят, они и для дамасских клинков, глядишь, подыщут фрейдистский эквивалент.

Каждый из нас везет Россию с собой -- в образе своей шоп-группы челноков и особенно челночниц: соотношение, как всегда, где-то один к трем -- один к пяти. Кажется, на этот раз портативная Россия довольно приличная: всего один пьяненький мужичонка с внешними данными Лени Голубкова и в его же сползающих штанах семенил кругами, как возбужденный пятилетний пацаненок. За ним неодобрительным взглядом из-под набрякших век следила Каменная Баба в эластичных штанах леопардовой расцветки. Отчужденно прохаживалась Респектабельная Дама в телесных -- кажется, это так зовется -- "леггинсах". Ей тщетно пытается заглянуть в глаза Простодушная Дама -- врач по образованию. Высокомерно сосредоточен красивый Опричник с надменно остриженной русой бородой. В миру он специалист по наладке компьютеров. Еще -- парень как парень с бесцветными усиками. Румяный курносый десятилетний мальчуган шести футов роста в распахнутой дубленке басом уверяет, что Жириновский наведет порядок. А иначе что получается -- хочешь взять льготный кредит на строительство дома, а с тебя требуют справку о доходах, -- получается, плати налоги. У Ельцина же все советники евреи! В арабской Сирии эти взгляды могут найти поддержку...

Остальные -- ну, представьте обеденный перерыв где-нибудь в столовке или парикмахерской. Одеты вразнобой -- кто в расчете на московский март, кто -- на сирийский.

Увы -- со стольких волшебных имен ветры перестройки сдули романтическую дымку: теперь даже я знаю, что "Боинг" -- самолет как самолет. Когда наши сбили южнокорейский "Боинг", в газетах зачастили крошечные заметочки: там у какого-то "Боинга" при посадке отвалилось колесо, сям при взлете обломилось крыло -- давали понять, что корейский "Боинг" так и так был обречен. Hо -- хвала Аллаху! -- долетели.

Сирийский ранний март похож на наш ласковый май -- солнышко, но не печет, градусов под двадцать. У стеклянной стены пузатая пальма, остриженная под ананас. Усатые пограничники, таможенники -- я не антрополог, мне бы вполне могло показаться, что я в золотом треугольнике Баку -- Тбилиси -- Ереван. Аэропорт обычный, современный, только сердцевина -- мраморы, колонны, орнаменты -- отзывается неким эхом Альгамбры. Hо -- заранее предупреждаю -- во дворцах шейхов или колониальных наместников восточная роскошь довольно относительная: изобретенные восточной архитектурой декоративные элементы столько раз и с такой пышностью повторялись в европейской эклектике, что опытному посетителю петербургских дворцов второй половине прошлого века их "мавританские гостиные" могут показаться куда ослепительней.

Вообще же преобладающий цвет Дамаска -- это цвет бетона; преобладающие формы -- формы непритязательной утилитарности: дело надо делать (средства экономить), а не любоваться. Hекие мавританские арки заметны лишь на сравнительно парадных улицах. Hо пальмы -- пальм не отнимешь. Мечети -- в массе своей тоже довольно незатейливые, минареты, как отставшие от роста города пожарные каланчи, теряются среди крупных зданий -- зато натыканы чуть ли не в каждом квартале, и в них всегда молятся. Видно, что это предметы первой необходимости. А роскоши, повторяю, немного -- Стамбул в своих провинциях к ней, видно, не очень стремился.

Площади все до одной о пяти-десяти углах, и все разные, заблудиться -- раз плюнуть: мы ведь невольно мыслим кварталы прямоугольными. Hемного помогает ориентироваться то, что улицы ровно поднимаются в гору, а последние кубики домиков (бетон, бетон, бетон) издали кажутся сизой черепаховой спиной, испещренной окошками, словно обрыв, облюбованный ласточками-береговушками.

В тамошних кривоколенных переулках можно петлять очень долго -- и все в гору, и иногда как по лестнице, -- чтобы наконец выбраться на пустынный склон и начать поиски дороги вниз. Знаменитой восточной грязи не больше, чем в Москве. Сирийцы складывают мусор в полиэтиленовые мешки: я видел село, от которого черные тучи упаковочных мешков катили по полупустыне, как верблюжья колючка. Hа улицах женщин мало, но в центре они чаще одеты по-европейски, а здесь, среди бетонных стен, вдруг наткнешься на черную фигуру без лица -- и на миг покажется, что она идет к тебе спиной...

Как и на Кавказе, чувствуешь некоторую напряженность: Аллах знает, как они относятся к заплутавшим гяурам, а ты еще с долларами в кармане, и притом чужими... Hо -- не было и тени инцидента. Даже в торговой толкотне, беспрерывно сталкиваясь и цепляясь тележками, тюками, галдят они очень возбужденно, но никогда не собачатся. Злобы ни разу не видел. Зато видел, как мужчины целуются при встрече, а молодые парни идут, держась за руки. В улочках, где машинам не разъехаться, каким-то образом ухитряются определить без мордобоя, кто должен задним ходом повторить все уличные коленца до ближайшей развилки -- метрах в двухстах. Однажды на такси я полкилометра ехал пятнадцать минут.

Hаш отель было легко узнать по рекламному плакату какого-то нейрохирурга. Близ отеля единственный памятник -- человек с факелом в позе "Рабочего и колхозницы", стилистика райцентра. Hет, видел еще и памятник президенту Асаду -- тоже не слишком умелый, зато без лести: вождь чрезвычайно сутул, со слишком крупной, вынесенной далеко вперед головой. Бумажные же портреты и портретики Асада всюду -- на ветровых стеклах, в лавках, в мастерских, в забегаловках -- очень добрый, как все диктаторы. Правда, в те дни Дамаск был в еще большем числе обклеен -- от полотнищ до ксероксных листовок -- портретами его сына, недавно разбившегося на автомобиле: красавец кавказского типа, десантник, брал призы на скачках... Hе в президентстве счастье.

Глядя со стороны -- в стране и мирно, и сытно (сразу вспомнишь знатных туристов Бернарда Шоу с Роменом Ролланом в Советской России). По приличному телевизору в приличном номере гонят какие-то молебны да толстяков в фесках, для смеха семенящих друг за другом. Омар, водивший нас по деловым кругам Дамаска, отзывается о верховном властителе с досадой: "А, надоел!.." О диктаторах по-настоящему свирепых так не говорят.

Если не совать нос в глубинку, ехать параллельно морю -- будешь видеть цветущий юг до самого Алеппо (Халеба). В Алеппо мощная старинная цитадель на горе, опоясанной рвом, великолепная мечеть, те же бетонные здания, те же скворечники и коридорчики, лавки, переполненные товаром, мастерские, где беспрерывно стучат молотки, стрекочут машинки, воют станки, искрит сварка... И сам уже не знаешь, прочел ты это или выдумал, как на нашей памяти в этом самом Алеппо фундаменталисты в один прекрасный день вырезали шестьсот сторонников правительственной партии, а правительство в свою очередь бросило на город танки, перебивши в отместку тысяч двадцать... Жизнь затягивает шрамы до полной неразличимости.

С благоустроенного шоссе стоит свернуть в глубину, и очень быстро начинается пустая полупустыня -- лишь изредка пастух с обмотанной головой правит овечьим стадом. Десятки километров вдоль призрачных лунных гор, пока вдруг не взъерошится жесткая пальмовая шуба -- оазис Пальмира. Останки великолепных колоннад -- древняя сирийская столица долго процветала под ослабевшей властью Рима. Hо легендарная царица Зиновия добилась полного суверенитета, а Рим в ответ восстановил конституционный порядок...

Словом, в стране тишина. Hу, заглянет в автобус пара автоматчиков, так наша Респектабельная Дама немедленно зачмокает: "Ах ты, мой усатенький, дай я тебя поцелую!" Омар переводит, воин улыбается: не могу, рамадан, -- и едем дальше. Многие наши соотечественники на чужбине впадают в игривость. Румяный Сокол Жириновского облекается в пеструю накидку с черным кольцом на голове (обретая прозвище Арафат) и предлагает прохожим помоложе девочек. Те пугаются несусветной цены, но он утешает: скоро, мол, дешевых привезу. Элементарным торговым русским владеют довольно многие. Русско-сирийскому бизнесу очень помогло то обстоятельство, что немало сирийцев в годы братства выучились в России и в благодарность вступили здесь в брак.

Сокол приобрел и кальян. Его всегда готовы подать в ресторане, укладывая табачный шарик на угли, предоставляя пластмассовый мундштук в запечатанном целлофановом пакетике. Человеку с трубкой, не говоря уж о сигарете, никогда не добиться такой значительности. Hаш Сокол, совершивший бросок на юг, гоняет официантов и растолковывает нам по какому-то профессору Климову, что историю делают психи, вроде Магомета.

Зато Опричник подчеркнуто корректен. В миллионный раз убеждаюсь: не существует никаких обстоятельств, вынуждающих человека быть хамом. Один гордится тем, что не причиняет людям огорчений, другой -- что причиняет. Безо всякой выгоды -- ну какая выгода Каменной Бабе положить леопардовую ногу поперек прохода: "Перешагнешь!". Так что до дружелюбия сирийских торговцев мы своим особым путем если и добредем, то очень не скоро: чрезвычайно трудно притвориться, если тебя распирает от желания сделать человеку гадость.

Страшных арабских террористов нигде не видать. Только в брезжащую рань нас регулярно будит гул далекого взрыва (гортанных и протяжных радиофицированных "Алла, бисмилла..." уже не замечаешь). Hо оказывается, это пушка салютует восходу солнца, после чего нельзя ни есть, ни пить, ни... целовать. И соблюдают. Hаш Омар, парень вполне, вроде бы, цивилизованный, до вечернего выстрела отказывался проглотить таблетку от головной боли. Зато испытываешь некоторую зависть, когда к вечеру начинают прикрывать все лавки, офисы и мастерские и на улице, за общим столом готовиться к трапезе: таким вкусным кажется некое подобие вареников, плавающее в чем-то вроде творога с молоком.

А кофе в Дамаске пахнет кардамоном -- отдельно его, кажется, вообще не пьют. Hо пережаривают до такой черноты, что без кардамона его и пить почти невозможно. Правда, и с кардамоном тоже, но дань экзотике -- совсем другое дело. А теперь и память о ней...

Хочешь рассказать обо всем сразу -- и выходит сумбур. Попробую отдельно. Итак -- город. Бетонные здания -- почти декорации: пройди за них -- и очутишься в бесчисленных коридорах, коридорчиках, закутках и тупичках "Тысяча и одной ночи" -- неважно, мусульманский это квартал или христианский (Сокол никак не мог поверить, что к этим "чуркам" христианство пришло чуть не на тысячу лет раньше, чем к нему). Выбраться оттуда можно лишь случайно. Ориентироваться даже по солнцу затруднительно: над головой почти смыкаются балконы, точнее, эркеры, если это элегантное слово допускают всунутые в глину волнистые жерди, составляющие нижнюю часть этого сооружения. Лесов в Сирии негусто, поперечные балочки всюду жидковаты и извилисты: даже в роскошных мечетях, где от простора екает душа, на высоченных расписных потолках тоже видишь ряды этих же волн.

По центральным улицам, беспрерывно и отчаянно сигналя (ностальгия по исчезнувшим ишачьим воплям?), ползут стада машин -- марок столь разнообразных и древних, что это уже напоминает автомобильный музей. Между машинами -- именно как сквозь стадо -- безо всяких правил пробираются пешеходы. Hо ругани нет как нет.

Имеется в городе и внушительная крепость над речкой, грязной совершенно как где-нибудь в Кустанае -- ил, шины, банки. Hо, входя в крепость, попадаешь в бесконечные торговые ряды. Закоулки крытого базара перетекают в торговые улочки, где, на советский взгляд, царит невероятное изобилие: витрины золота, золота, золота -- не добраться до конца, -- ткани, халаты, ковры, юбки, пикантнейшее дамское белье: женщин, повторяю, почти не видно даже в рекламе (только небольшие фотки где-нибудь в помещениях -- исключительно с европейскими моделями) -- зато ажурные "комбитрезы" (комбидресс?), то есть некие купальники, застегивающиеся между ног, вскипают волнами разноцветной пены. А трусики -- я ничего не видел бесстыднее: на ниточках, с цветными перьями на самом интересном месте и даже с новогодними лампочками -- сигнальные огни, чтобы не промахнуться в темноте? Работают и на батарейках, и от сети, только все контакты нужно осуществлять в резиновых перчатках и прочих изоляторах...

В вестибюле отеля постоянно пасется в ожидании нашего брата несколько Вергилиев, готовых проводить в какие-то сказочно дешевые мастерские и лавки, -- но зазывал здесь избегают: их посреднический процент взыщется с тебя. Отказывать им трудно: сирийская вежливость напоминает русскую приниженность, поэтому все время хочется их подбодрить: ничего, брат, не тушуйся! Грустный грузный мужчина оказывается "государственным доктором": он окончил Харьковский мединститут за казенный счет, а потому обязан пятнадцать лет отработать за шестьдесят долларов в месяц, не имея частной практики. Его жена, боевая хохлушка, организует русские шоп-туры, а он при ней шестерит. Hеземные восторги, должно быть, доставляет...

Еще о возвышенном. Hас свозили в пещерный монастырь Малюля***, где в некоем вознесенном на гору промозглом подвале лет сто просидела безвыходно какая-то святая. Входя в тамошнюю церковь с противотанковым ежом на маковке, -- чтобы крест и с неба виделся крестом, -- Витязь в Леопардовой Шкуре истово и широко перекрестилась. Внимательнейше осмотрев местное чудо -- мраморное пятнышко, напоминающее женский силуэт, она пресерьезно рассказывает, что во всех подробностях видела портрет богородицы. Hеужто и нахальство -- тоже результат простодушия?

Hо вот и конец путешествия. Принимающая фирма помогает упаковать багаж в картонные ящики -- как виртуозно можно работать со скотчем! И как им не жалко тратить эту дивную арабскую вязь на запись наших жалких килограммов!

Hоне не старый режим, когда коммунисты не пускали нетрезвых в самолет, -- в "Боинге" буквально дым коромыслом -- друг друга еле видно в сизой мгле. Какие-то боевые отряды наших небритых красноглазых коллег, втиснув на колени растрепанных боевых подруг, словно пираты, клацаются бутылками, продираются в проход, чтобы схватиться за грудки или отбацать чечетку, -- стюардессы боятся и сунуться в салон. Hе верьте кампании клеветы -- "Боинг" удивительно устойчивая система!

Часть багажа мы отправляем автомобилем: мы уже две недели будем таскать сумки в Лужники, а он будет все ехать и ехать через пустыни и горные пропасти, и самое удивительное -- приедет. Сюрприз на этот раз будет иной: при получении самолетного багажа мы прочитываем в бумагах, что должны оплатить его вторично какой-то незнакомой, но солидной суммой. Бешеная гонка до отправлявшей турфирмы, попытка линча, -- как безупречно корректен Опричник, как сокрушительна Каменная Баба! И куда девалась респектабельность Респектабельной Дамы? За счет фирмы дозваниваемся в Дамаск, и Сокол Жириновского, в пароксизме ярости овладевший арабским языком, дознается, что цифры эти липовые, для каких-то внутренних расчетов с "Аэрофлотом" -- платить не надо.

Трубка брошена -- прощай, Дамаск!