Road movie

Летом прошлого года я впервые приехала в Штаты - с очень небольшими деньгами в кармане. В Москве остался любимый человек, чьи спонсорские возможности были ограничены и ограничены до сих пор, что не мешает чувствам. Чувства на тот момент были расстроенные, поскольку отрываться друг от друга не хотелось и перспективы еще представлялись туманными. Сейчас, когда любимый человек спит в соседней комнате в позе сурка и от его сопения веет стабильностью, тот давний автобусный проезд через всю Америку представляется мне в виде затянутого печального роуд-муви во вкусе Вендерса - чисто промытый, но однообразный пейзаж, чувство собственной заброшенности и семь пудов любви. Движение вещей, ложное положение, Алиса в городах Париж, Техас, далее везде. Как подобает всякому Вендерсу, я вела дорожные заметки; как подобает всякому его персонажу, я начала с ощущения неодолимого одиночества и кончила если не всечеловеческим родством, то по крайней мере ощущением своей вписанности в пейзаж.

В целях экономии я решила ехать в Миннеаполис автобусом, вместо того, чтобы лететь самолетом, как мне советовали все серьезные и положительные американцы, проживающие в России. Не то чтобы они возражали против автобуса, они и возразить-то ничего не могли, потому что сроду им не пользовались, просто двести восемьдесят пять долларов за самолет им не казались умопомрачительной суммой, так что мы друг друга не поняли. Поняла только Сара. Наверно, потому, что она единственная из них курила, носила рваные джинсы и вообще была родом из Нью-Йорка. Она и сказала на прощанье: "Автовокзал - на углу 42-й и 9-й. Найдешь Грейхаунд. Приедешь - расскажешь".

Я решила, что все знаю, и через три часа после прилета вылезла из метро на углу знаменитых 42-й и 5-й. 42-я, как вы помните, исторически известна своими борделями, а ныне - кино и видеозалами с порнухой (ХХХ-rated, во как). С ними борются, чтобы не портить стриптизом и "шоу замочной скважины" моральный облик столицы мира, и ХХХ всячески вытесняют порядочными семейными диснейскими фильмами, а они всячески же сопротивляются. Еще на 42-й есть дендрарий, где под сенью древ на травке лежат мирно полдничающие люди, на дорожках стоят зеленые стульчики, а на них студенты с тетрадками, художники с альбомами и праздные бродяги из афроамериканцев, которые невнятно стреляют закурить и подозрительно косятся на протянутую им "Магну". 5-я авеню славна фешенебельностью, роскошью и гримасами капитализма, так что остается добавить только, что по ней с сумасшедшей скоростью носился молодняк на роликах, а возле Метрополитан орудовало столько матрешечников, сколько на всем Арбате не сыскать.

На тротуарах ненавязчиво просили милостыню здоровенные мужики. Им не подавали. Толпа катила валом туда и сюда и была так пестра, что в ней невозможно было выглядеть ни чужеродным, ни своим. Заползая вперед, я бы так и сформулировала главное свое американское ощущение. Ближе к 9-й голосили и стучали в ударные инструменты. Там группа негритянских иудеев повествовала миру о коленах израилевых. Мир их не слушал, равнодушно пробегая мимо по 42-й стрит. Через дорогу от них (здесь вам не Германия, здесь всем плевать на красный огонечек "Stop", шагают как ни в чем не бывало) - коричневые металлоконструкции на протяжении квартала. Искомый объект называется Port Authority. Сколько в нем этажей, не знаю, потому что непонятно, какой считать за первый и куда именно ведут эскалаторы. Как далеко он простирается, сказать тоже не могу, но видно, что далеко. Изнутри он очень велик и неуютен. Указателей в нем нет никаких, чего, признаться, я не ожидала от Америки, где подробной инструкцией на английском и испанском не снабжаются разве что столовые ложки. Единственная инструкция, которая виднелась повсеместно, - это категорическое "No smoking". Курили поэтому снаружи, сидя на ступеньках: старые, морщинистые, беззубые, полупьяные и совсем пьяные, обкуренные антисоциальные элементы. Они никуда не торопятся, поют песни и пристают к прохожим. Есть нестарые и зубастые, но и они выглядят не лучше. Довольно неприятное, но безобидное на первый взгляд сборище. Второго взгляда я не бросала. У трех вокзалов толпа выглядит не в пример гаже, но про нее пусть пишет влюбленный американец, посетивший Москву проездом из Керчи в Вологду.

Внутри контингент был вполне муходранский, отличаясь от муходранского богатством оттенков кожи. Персонал вел себя соответствующе - с родным хамством. "Чыр-мыр-мыр-мыр-мыр?" - "Простите, что?" - "Я говорю, ЧЕМ Я ВАМ МОГУ ПОМОЧЬ?!!" Персонал состоял главным образом из блестяще-черных, упаренных людей в белых рубашках и черных штанах. Они изнемогали от жары и хамили непонятливой публике. Все устали, всем жарко, очередь длинная, у телефонов очередь, в магазинчике (тут же, в здании вокзала) кассирша с сильным испанским акцентом грубо и нечленораздельно отказывалась разменять доллар мелочью. Матери с детьми сидят на полу. Тут же кормят.

В основном непонятливая публика состояла из негров и латинов, безденежных студентов и растрепанных белых людей, у которых обязательно что-нибудь где-нибудь не так: мятая одежда, драные кроссовки, лямочка бюстгальтера высовывается. "Прохудившаяся защита", в терминологии одного мудрого ленинградца. Потные лица, самоварное золото, буйство причесок. Два часа в очереди, аккуратно выстроенной при помощи столбиков с подвешенным толстым плюшевым шнуром. Выстаивая очередь, я повторяла про себя: только бы не к этой бабе! Баба велика и громогласна, клиенты перед ней съеживаются, теряются, она их презрительно торопит на плохо прожеванном негритянском английском. Две темнолицых пуэрториканки оживленно щебечут по ту сторону высокой стойки, нехотя обслуживая клиентуру.

Билет до Миннеаполиса стоил сто тридцать. Ехать двадцать шесть часов с пересадкой в Чикаго. Никогда в жизни я столько в автобусах не ездила. На багаж обязательно надо было повесить бирку с личными данными, бирку брать вон в том кармашке, там совершенно пусто. Автобус отправлялся в девять пятнадцать вечера; откуда отправлялся, неясно. Никаких табло с прибытием-отбытием нет. Где спросить, неведомо. Будочка "информация" темна и безжизненна. Зато есть полисмен, с виду не очень страшный. Он показал рукой вдаль, там другая будочка с длиннейшей очередью, толстым стеклом и все тем же невнятным негритянским английским, исходящим изнутри. По счастью, я разобрала число "72". Но где это, елки-палки, он через двадцать минут отходит, где этот выход 72, где взять эту проклятую бирку, время-то идет, караул, полиция!!! Полиция дала бирку и показала во-о-он туда. Какая я умная, что взяла такой маленький багаж. Мимо неслись собратья по несчастью, обремененные чемоданищами. Волочили их прямо по ногам сидящих на полу.

...Автобус походил на междугородный "Икарус", с той разницей, что вместо стекол в нем было исцарапанное оргстекло, свет и обдувалки работали, а в конце салона присутствовал сортир. Он дублировал обыкновенный поездной, без рукомойника, но с туалетной бумагой и массой инструкций - разумеется, на английском и испанском языках. Бумага скоро кончилась.

Водитель стандартного американского автобуса проводит инструктаж: "Курить нельзя, даже в туалете, потому что там детекторы дыма, а то высажу у ближайшего полицейского участка, и разбирайтесь там, а это не лучший способ праздновать четвертое июля (да! да! ведь было четвертое июля! надысь моя Отчизна избрала президента, а я сижу в американском автобусе и не знаю, которого, и спросить-то не у кого! Хотя если бы произошло худшее, они бы, наверное, уже не праздновали свой День независимости). А если вы слушаете свой плейер, - продолжает водитель, - или играете в электронные игры, то наслаждайтесь этим в одиночестве и не капайте на нервы другим громкими звуками. Когда можно будет купить еды, покурить и выйти размяться, я вам скажу". Поехали. Со мной рядом никто не сел. Как будто для тебя оставили место - если бы, если бы ты только был рядом. У вас там утро. За окнами автобуса непроглядная темень, до Кливленда ехать и ехать, спать хочется, а спать неудобно.

Впереди храпели, сзади недвусмысленно сопела юная пара, после чего раздался короткий женский вопль. Умиротворенное затишье. Очень тоскливо и холодно. Светает. Кливленд. На вокзале пристают потрепанные люди - никак я не пойму этот афроамериканский язык, хоть убей, - то ли денег ему надо, то ли общаться хочется. Один вопрос разобрала кое-как: "Are you a student?". Господи помилуй, тебе-то какая разница? Нашла способ отбиваться: милая улыбка идиотки и пояснение, что я русская, в Америке первые сутки, чего говорите - не пойму.

Начались ленивые знакомства с попутчиками. В России междугородными автобусами ездит довольно специфическая публика, отчего-то всегда представляющаяся мне в тулупах (точно так же, как и автовокзал во всякое время, включая летнее, не могу представить себе иначе как мерзлым, но в то же время заплеванным семечками. Я понимаю, что все это банальность, но что ж поделаешь, вся жизнь моя заплевана семечками). Здесь контингент гораздо пестрее - потому что и шваль местная, надо отдать ей должное, гораздо разнообразнее. Электрик-сальвадорец, разнорабочий из Бразилии, два нежно-голубых студента, которые намерены ехать автобусом аж до Лос-Анджелеса. Крикливая испаноговорящая мать с сопливым младенцем, она его постоянно хрипло ругает или болтает с сальвадорцем. Толстые, веселые негритянки, крепко сбитые и шумные, с чудовищными пирамидами косичек либо так смазанные гелем, что похоже, будто волосы намылены и не смыты. Студент-израильтянин. Тихая китаянка с двумя шебуршащими отпрысками, которые всю дорогу пинали мое кресло сзади и хихикали. Рядом сел серьезный аккуратный мулат, открыл Библию на испанском и принялся вдумчиво читать, делая пометки разноцветными маркерами.

За окном чередовались домики белого и коричневого кирпича, возле каждого непременно клумба и лужайка, часто флаг. На всех стоянках американских автобусов есть магазин с однообразным ассортиментом соков, печенюшек и чипсов. Есть там еще пленка "кодак" и непременные футболки с символикой проезжаемого штата, долларов за двадцать. Где-то я такие видела. Наверно, в гробу. Все время хотелось есть, сок и печенье в среднем вдвое-втрое дороже, чем в России, так что я стремительно потратила уйму денег на полусъедобную дребедень, а есть все равно хотела. Душа бессовестно просила джин-тоника, которого в этих магазинчиках нипочем не купишь. К тому же алкоголь на линиях компании "Грейхаунд" запрещен так же категорически, как и курение.

Американская дорога, между прочим, похожа на российскую: тряская, латаная, зато у каждой кочки знак "Кочка", а у каждой впадины - знак "Яма". Местами вязкий песок, гравий и большие колпаки-буи в оранжевую и белую полоску. Дорожные работы. Говорят, в этой части Штатов два времени года: зима и дорожные работы. В России одно: дорожные работы, приостановленные на время зимы. Каждый из проезжаемых городков (размером с подмосковный Чехов) имел десяток высоких зданий в центре, капитолий и Бродвей-авеню. Затем идут аккуратные пригороды, а потом полудикая природа, розовая кашка на обочинах, поля пшеницы и кукурузы, одинокие фермы и инопланетного вида белые шары на ножках: водонапорные башни. Как видишь, ни один пейзаж в мире невозможно представить без водокачки. Иногда в чистом поле, среди двух-трех деревьев, внезапно вырастает офис-билдинг, словно выдворенный из даун-тауна или, напротив, в единственном числе уцелевший после землетрясения. Детские качели на лужайках, геометрические прудики, свалка железобетонных плит. Лужайка для гольфа. Все безлюдно, солнечно и пусто: праздничное утро.

В Кливленде сменился водитель. Белокожий, веснушчатый, с прозрачными серыми глазами. Лет шестидесяти. На посадке он неприязненно, тягуче-южно блеял: "Проходите, мэ-э-эм". Остановки делал короткие и всячески дискриминировал курильщиков:

- This is not a smoke stop! Reboard please!

У меня кончилось курево, так что сладкая парочка студентов, выходя на остановке, каждый раз молча протягивала мне "Мальборо". Бразилец пристально глядел мне в глаза и обещал рассказать по ним характер:

- Глядя в ваши огромные глаза (я не цену себе набиваю, а дословно цитирую. - И. Л.), я могу сказать, что вы умны, красивы, интересны, энергичны, быстро обучаемы... Вы, кроме того, нетерпеливы и любите компьютеры.

Я-то, их-то? И чего я с ним разговариваю? Впрочем, в любом рейсовом межгороде из Сибири в Сибирь мне бы уже рассказали стандартный цыганский вариант: "много-добра-делала-спасиба-не-видала"...

Читать? Книжка печальна, а тоски хватает своей. Познавай Америку, мурыжила я себя угрызеньями совести. Держи глаза открытыми, а камеру наготове. Созерцай пейзажи. Болотца и пруды. Речки и свалки. Развалины фермерских сараев. Посадки. Синее небо, желтые и зеленые поля. Аккуратные домики с четырехугольными ковриками лужаек. Кувшинки в тихой речке. Католические церкви под готику. Деревья, замотанные зеленой бородой плюща-паразита. Коровы. Мирные стада и мирные народы. Пейзажная лирика. Письма русского путешественника, безумствующего от автобусной скуки.

Я насчитала четыре основных вида за окном, исключая индустриальный, а дальше они уже просто чередовались: город, пригород, фермы, лесостепи. Потом в обратном порядке. Вот распродажа скульптур: вокруг дома глиняные вазы, гномы, белоснежки и мадонны, крашеные и некрашеные. Лесопилка. Капустные грядки. Строгие баптистские церкви. Сад. Стадо жилых вагончиков, возле каждого стоит машина. Строительная площадка: возводят новый пригород.

Появляются люди: босые дети играют в мячик, блестя на солнце золотистыми головами; малышня плещется в надувных бассейнах; семейства сидят на крылечках. Игроки в гольф вылезают из дорогих машин и достают клюшки. Щиты вдоль дороги рекламируют мотели и отели, обещая все мыслимые и немыслимые удобства за минимальные цены. Лошади. Яблоневый сад. Деревянный сарай с провалившейся крышей.

Мохнатый, бородатый, викингоподобный электрик из Чикаго на стоянке рассеянно поинтересовался происхождением моего акцента. После честного признания он полюбопытствовал, как мне нравится победа Ельцина.

- А он победил?

- Не знаю, кажется, так сказали.

Потом он спросил, что я думаю о свежеизбранном и этом, как там, который красный. Я сказала. Попутчики оглянулись без особого интереса. Они, видимо, часто ездили в междугородных автобусах, а потому знали и не такие слова.

Тупо глядя из окна на умытую утреннюю Америку, я бродила мыслями по ночной Москве с ее цветущими липами и сонными троллейбусами, зачем я уехала, как это гнусно, ну вот еще, реветь, с ума сошла! Проехал тяжелый грузовик с веселой конопатой девчонкой за рулем, пронеслась на мотоциклах группа крутых в черной коже. Один заглох и стал чинить мотоцикл на обочине. У прудиков клубились пикникующие; долговязые в белых шортах били клюшками по мячам; к небесам восходил дым ритуальных барбекю. Флажки, венки и трехцветные гирлянды; сияние металла на распродажах старых машин. На озере двое в соломенных шляпках самозабвенно гребут на каноэ. Огайо, Мичиган, Индиана. Выбиваемся из графика на полчаса.

Как часовые на вышках, торчали красные "m" макдональдсов на желтых шестах. Расставлены были туристические ловушки: "Дорога из желтого кирпича. Магазин подарков и музей Оз". Пошли платные дороги: неожиданно - блямс! - шлагбаум поперек пути, плати 3,50 и проезжай. Хорошо, в России пока не додумались. Впереди трубы, дымы, металлоконструкции, железная дорога и огромное озеро. Вонь канализации. Следовательно, Чикаго, смена автобуса и водителя. Полуденный город совершенно пуст. Ни человечка, ни зверюшки, ни даже машин навстречу. На стоянках с каждым умывальником проблема: краны везде разной конструкции, и русский ум, привыкший к единообразию, никак не мог понять, где надо тянуть, где толкать, где ворочать, а где давить, чтобы добиться воды, капли жидкого мыла и бумажной салфетки для рук. О, морока, как говорил Винни-Пух.

Кончилась еда и деньги, на нее отведенные. Хотелось есть. Сзади сидел бомжеватый негр и пахнул мочой. Неожиданно он попросил у меня ручку и после этого полтора часа через каждые пять минут подходил и бормотал, не переставая пахнуть: сейчас отдам. Израильтянин, сменивший бразильца, делился познаниями в русском языке: большой, много, надо, иди сюда, - выучился на улицах Тель-Авива от вопящих через дорогу советских эмигрантов. Других слов не слышал. Автоматически, по неискоренимой конкретности своего мышления, я вообразила русских израильтян, кричащих на всю улицу: "Большой, иди сюда, надо много!" - но не развеселилась. Чем дальше, тем больше автобус начинал вонять, по полу разлилась липкая лужа, пассажиры все перезнакомились, начались чуть ли не массовые братания вполне совкового свойства. Я в них не лезла, печально сидя у мутного окна, погрузившись в переживания более высокого и интимного порядка, и попутно пыталась поудобней устроиться. Далекая музыка бравурно напоминала прозрачный свет схождения с ума, поскольку я не сплю уже сорок часов, сорок пять часов, в этом автобусе невозможно спать и толстая соседка в кресле рядом бормочет усыпительно гудят ноги ломит спину когда же наконец свежий воздух какое еще Милуоки рельеф непонятного города на розовом небе дальше не помню милый мой как мне без тебя плохо почему ты не рядом дама пахнет лимонадом духи что ли такие бедная моя голова.

Фу. Кладбище. Безнадежно упорядоченные, ровные рядки низких прямоугольных надгробий. Утыкаются в горизонт - зеленая травка и белые столбики. Насколько человечнее российские кладбища с оградками, памятниками, крестами, с плакучими деревьями и наивно-тоскливыми фотографиями, с облезлыми венками и облезлой памятью, с их одинаковым разнообразием, с увядшими цветами. На американских кладбищах покойники лежат по стойке смирно и ожидают сигнала трубы.

Считай, что это пошла ностальгия.

Мэдисон, штат Висконсин, уже утомился от гулянья. Дома увешаны ленточками ради праздника и повсеместно увиты плющом. Студенческий городок: студенты разъезжают на великах, сидят на открытых окнах, перилах и крылечках и дуют пиво. Ах, мамочки, завидно-то как. Над водной гладью культурно развлекающиеся граждане любуются закатом и разъезжают на моторных лодках, визжа в них и прыгая. В центре парад мотоциклистов: один седок одет белым плюшевым зайцем. Сверкающая река мотоциклов вытекает из одной далекой улицы и скрывается в другой, конца им нет, тротуары и близлежащие улицы запружены зрителями, так что автобус едет вкруговую.

И теряется. Совсем. Мы сбились с дороги.

Гроздья гнева повисли на поручнях заблудившегося автобуса, конец цитаты.

Теряться вместе с автобусом мне еще не приходилось. Молоденький водитель поминутно выскакивал на заправочных станциях, чтобы спросить дорогу, и пассажиры приветствовали каждое его возвращение диким хохотом. Попутчиками овладело шизофреническое веселье, мало-помалу распространившееся и на меня.

ВОДИТЕЛЬ: Так, ребята, у меня хорошая новость. Мы опаздываем всего на сорок минут.

ТОЛСТАЯ НЕГРИТЯНКА (с неподражаемым скепсисом): Всего?

Автобус ржет. Полчаса езды кругами. Измочаленный водитель выходит в отчаяньи. Пассажиры покатываются со смеху. Он возвращается. Не будь он так черен лицом - был бы красен как рак.

БЛЕДНЫЙ ЮНОША (невинно): Эй, ты путеводитель-то купил?

НЕГРИТЯНКА (ехидно): ThatХs a good question!

ВОДИТЕЛЬ (жалобно, с остатками гордости): Я делаю все, что могу, чтобы вернуться на нужный курс. (Новоизбранный Ельцин, ты отдыхаешь!)

НЕГРИТЯНКА (презрительно): Ты с ума сошел.

ВОДИТЕЛЬ (вспыхивая): Нет, не сошел, но если тебе от этого легче, трепись сколько влезет!

Общее оживление. Милая, ненавязчивая обстановка передвижного сумасшедшего домика. Не удивлюсь, если через полчаса все хором запоют: "Мы едем-едем-едем в далекие края, хорошие соседи, счастливые друзья". В этот момент все друг друга любили.

В сгущающейся летней темноте загорались рекламные огни. Водитель горестно объявил: "Это - последняя остановка перед настоящей остановкой".

Автобус - плавильный котел наций - мчался непонятно куда через темноту. Бедолага Сусанин с детской радостью вздохнул в микрофон: "Слева по курсу фейерверки", - и все нетерпеливо приникли к окнам, разглядывая вспыхивающие вдали маленькие фонтаны цветных искр, и трепались ни о чем, и вздыхали, и теребили усталых детей, чтоб посмотрели на огонечки, и - "Справа по курсу фейерверк!" - и все дружно переваливали на правый борт, а старик-мочевик, подойдя сзади, пробормотал, что сейчас отдаст ручку.

Через полчаса фейерверки кончились, а блудный автобус вышел на финишную прямую. Нам весело живется, мы песенку поем, а в песенке поется о том, как мы живем. На последней остановке дул мягкий теплый ветер, в темных кустах пели ночные птицы, с неба на ниточках свисали звезды. Поодаль заманчиво светился макдональдс, куда пассажиры всей толпой и поскакали. Поскольку у меня денег на еду не было, я гордо голодала, смотрела на звезды и думала, как было бы романтично (я тут, ты там) глядеть на звезды, вспоминая друг о друге, кабы не полусуточная разница во времени. Вон там болтается созвездие Мыши, Стоящей На Хвосте. Кажется, его видно с твоего балкона. И пол-Москвы тоже видно. А они там закупаются биг-маками и картошкой фри и не испытывают облагораживающих чувств любви и голода.

Рядом стоял смурной мужик и тоже молча смотрел на звезды. Он ни с кем не знакомился. Он вообще был похож на уголовника. Водитель позвал загружаться. С пакетами еды, с веселым гиканьем, с алчным блеском глаз в ночи запрыгивали мои собратья внутрь, зажигали над головой лампочки и начинали есть. Запахло едой. Очень сильно. Едой. Мамы разбудили детей и принялись быстро-быстро их кормить. Дети капризничали и не ели. Глупые дети. Сальвадорец, нагруженный пакетами, дружелюбно улыбался, проходя мимо: "А ты чего за едой не ходила?" - и оделил меня куриными котлетками, картошкой, кетчупом и майонезом. Граждане третьего мира должны помогать друг другу, я так считаю.

...Едят, набивая мусором белые пакетики, висящие у кресел под окнами, неспешно ковыряются в тарелках и картонках, засыпают, выставив в проход свои кроссовки, и смешливые гуталиновые тетки бранятся с ваксовым водителем, и рокочет испанский, темно, лампочки гаснут, совсем немного осталось сыто и хорошо ветки какие-то в окно машут нынче ночью смотри-ка не холодно даже дура я и спасибо ему как следует не сказала любовь моя как ты там подарит ли тебе кто куриную котлетку небо закрывает глаза темно темно спи моя радость МИННЕАПОЛИС!

Рекламные огни и кроны деревьев в разноцветных лампочках. Осчастливленные пассажиры торопливо вывалились в оранжевый свет автовокзала и расхватали выгружаемый багаж. Никто ни с кем сердечно не прощался, ибо, несмотря на краткий миг единения в момент блуждания, все и так друг другу до смерти надоели. Двадцать семь часов в итоге и восемь штатов. Может, больше. Вау! Самый лучший и дешевый способ посмотреть Америку изнутри - это междугородные автобусы "Грейхаунд", и пусть самолетами летает тот, кто ленив и нелюбопытен.

Дальше, честно, ничего не помню. До пяти часов вечера, когда я проснулась и начала постигать изнутри жизнь пригородной среднеклассовой Америки.

Следующий автобус случился в Денвере, штат Колорадо. Этот был самый обыкновенный, городской. От обыкновенного городского автобуса в России его отличала регулярность появления, сравнимая с московским метро, и мелодичный звон, который он издавал на остановках. Пассажиры неторопливо входили и выходили, и он солидно, размеренно ехал по разморенной торговой улице. Никто не толкался, потому что народу было мало. И никто ничего не платил, потому что автобус был БЕСПЛАТНЫЙ.

Дальше было возвращение в страну победившего Ельцина, и встреча, и опять расставание, сколько же можно так болтаться по разным концам страны и земли, и окончательная встреча. Было много разных автобусов, которые не звенели. Фотопленка оказалась засвеченной. Саре я ничего не рассказала.

А обратно в Нью-Йорк я летела самолетом. В конце концов, он оказался только на сорок долларов дороже автобуса. В самолете тоже были добрые попутчики. Куриных котлет они мне не дарили, зато вручили Новый Завет на русском языке - кажется, шестой или седьмой в моей коллекции.

Правда, одна славная монашенка поинтересовалась, чего это я ничего не покупаю. Я честно ответила, что денег у меня ровно на метро, все ушло на одежду любимому и подарки семье. Уже в аэропорту, на выходе, она разжала мою руку, сунула туда двадцатку и со словами "Тебе нужнее" стремительно убежала вперед.

Я осталась стоять в некотором оцепенении и вечером того же дня рассказала эту историю одному американскому приятелю. Он был настолько потрясен, что силком заставил меня взять еще двадцать долларов.

Думаю, разъезжая по США в автобусах "Грейхаунд" и рассказывая эту трогательную повесть, я заработала бы баксов двести, но назавтра мне было возвращаться, так что я рекомендую ее будущим путешественникам. Пусть с помощью этого нехитрого приема они проходят стандартный путь американского путешественника - учатся совмещать экзистенциальное одиночество и всечеловеческое родство.