Вьетнам

A коготки-то у вьетнамского солнца острые! Даже ранним утром они чувствительно царапают мою белую московскую кожу, которая смотрится здесь, как сырье, подлежащее обработке. Я в Сай­гон­ском ­аэропорту.

Вьетнам узкой полосой врезан в Тихий океан, этакий хвостик континента Евразия. Жара. Радуюсь ледяному дыханию кондиционера в машине, пока не замерзаю. Тогда я опускаю окно: мгновенно наполнившее салон "горячительное" меня больше не пугает – это целебная ингаляция!

Едем по окраине Сайгона, направление – на курорт, дорога займет четыре часа. Водитель вручает запечатанную – берегись подделок! – бутылку минеральной воды. Во Вьетнаме ее продают на каждом шагу, вода – бесплатное приложение к разным сервисам.

Осматриваюсь: вместо привычных автомобилей – тысячи, миллионы мопедов. Машин за всю дорогу попалось всего штук десять – и те грузовики и автобусы, легковушек почти нет. И правил дорожного движения нет тоже: мопеды (реже мотороллеры) едут как угодно – по встречной, по диагонали. Между ними ловко снуют, перебегая улицу, пешеходы, и наш водитель непрестанно давит на клаксон, сигналит, предупреждая о вторжении крупногабаритного тела в этот хоровод людей и мопедов. Если бы автомобилей во Вьетнаме было чуть больше, вой стоял бы невыносимый.

Остается позади Сайгон. Теперь по обочинам дороги тянутся лачуги, рисовые поля, красные полотнища с желтыми звездами (государственный флаг) или с абсолютно нечитабельной латиницей. Социалистические лозунги конкурируют с капиталистической рекламой – однако и того, и другого в меру. Россия почему-то всегда завешана этими средствами наглядной агитации – будто надо прикрыть срам голого пространства. Во Вьетнаме пространство просматривается до линии горизонта, как на море.

Лес и дома по сторонам дороги сменяются редкой растительностью и какими-то низенькими постройками. Стоп, а где же джунгли? Ну да, "орандж", дефолиант, которым американцы полили Вьетнам. Я старательно накапливаю вопросы. Почти на все из них я получу ответы за 15 дней своего пребывания в этой стране. Впечатление первых часов: "Куда я попала?", последних: "Как бы это перебраться во Вьетнам? Навсегда. Ну ладно, на полгодика... А уж отдыхать зимой – точно сюда".

Вот и курорт Фантхьет. Он же – Муйне. Путаница от того, что туристическая зона расположена между городом Фантхьет (или Фантьет) и рыбацким поселком Муйне. Курорт именуют то так, то эдак, с произношением тоже все непросто. Пишется Phan Thiet, но вьетнамская латиница обманчива: h – это мягкий знак.

Алфавит западного мира сюда завез в XVII веке французский иезуит Александр де Род, но только в начале ХХ века вьетнамцы отказались от китайских иероглифов в пользу европейского письма, обросшего значками.

С названием курорта, на котором я провела вторую неделю, еще сложнее: пишется Nha Trang (осевшие тут иностранцы так – добросовестно, по буквам – и произносят), а читается Нячанг, по-южновьетнамски. Tr – это "ч". Поначалу я думала, что это разные места. Сами вьетнамцы – северяне и южа­не – нередко не понимают друг друга, одни и те же буквы читаются по-разному, да и слова разные. Путеводители и сайты тоже путаются.

Границы туристической зоны, напротив, очерчены ясно: роскошные отели, их уже более 100, и строят все новые, соревнуясь в роскоши. Два года назад Вьетнам открыли для себя российские туристы, за последний год число их увеличилось в десять раз. И поток будет только увеличиваться, до тех пор, пока не взвинтят баснословно дешевые цены.

А пока экономика растет фантастическими темпами, огромные иностранные инвестиции, открытость страны, стабильность валюты (доллар неизменно равен 16 тыс. вьетнамских донгов), частная собственность, свобода и легкость предпринимательства. Страна на подъеме – это и в атмосфере чувствуется.

Главное, как и везде, люди, остальное – производ­ные, а вьетнамцы – одна из самых молодых наций.Говоря "молодая", я имею в виду нацию как самостоятельный и осознанный организм. Вообще-то вьетнамская государственность ведет отсчет с VII века до н. э. Но начиная с I века нашей эры 900 лет длился период "северной зависимости", Вьетнам был придатком Китая. В начале XVII века государство раскололось на два феодальных владения – на севере и юге. А с конца 1860-х Вьетнам почти на столетие стал французской колонией. Потом Хо Ши Мин совершил революцию, но в 1964–1965-м сюда вторглись американцы и за 10 лет практически уничтожили страну. Я видела какие-то фильмы, что-то читала, но чтобы реально представить себе происшедшее, надо здесь оказаться.

Югу более или менее повезло. Я рассматривала карту Вьетнама, на которой обозначены зоны, политые де­фо­ли­ан­та­ми – один, два, три раза. Единственными не обработанными "обезлистевателем" местами оказались курорты Юга, американцы сами там отдыхали. А джунгли, в которых держали оборону партизаны, методично превращали в пустыню. Буйная растительность – несокрушимый бамбук, лепешки банановых листьев, шевелюры кокосовых пальм, хлебных деревьев, красные соцветия акаций, могучие манго и низенькие розетки ананасов – все было раздето догола, а скрывавшиеся в зелени вьетнамцы разбомблены.

На один район под Сайгоном, где жили 40 тыс. человек, американцы сбросили 40 тыс. тонн бомб – по тонне на человека. К счастью, юг бомбили выбороч­но. Выстроенный французами центр Сайгона уцелел. Кое-какие особняки остались и в Фантхьете.

Бомб на маленькую страну было сброшено больше, чем за всю вторую мировую. Миллионы людей погибли, выжившие бросились рожать детей – по 6–7 на семью. Жили впроголодь, школ не хватало, но рожали, чтобы восстановить популяцию. К ужасу своему вскоре обнаружили, что дети рождаются уродами – без рук, без ног, без лиц. "Орандж" вызывает генетические мутации в следующем поколении. Теперь в общественных местах стоят прозрачные кубы, туда бросают деньги – в помощь жертвам "оранджа". Компенсацию им американцы до сих пор не заплатили, но вьетнамцы не теряют надежды.

Ненависть – не их народный ­ин­стру­мент. Они не станут взрывать, стрелять, мстить, превентивно резать белых ­людей на улицах. Они добились победы, и теперь США – главный рынок сбыта вьет­намских товаров. Американ­­ских ту­ристов здесь пока больше, чем прочих, но русские и япон­цы скоро догонят их и перегонят.

Здесь всегда и всем улыбаются. Не дежурно, а из дружелюбия. По любым отдаленным трущобам можно бродить без тени опасений. Встречные на улице машут тебе и радостно кричат "хэллоу". Единственное иностранное слово, которое они знают. Они рады всем.

Иностранец – это тот, кто приносит в страну деньги, знания, культуру – что-нибудь, да приносит. А туристы из Америки – это ведь не те, кто хотел стереть Вьетнам с лица земли, это мирные люди. К тому же президент Билл Клинтон приезжал во Вьетнам в 2000 году, чтобы открыть новую страницу в отношениях между двумя странами.

Детей удалось родить столько, что сегодня больше двух иметь запрещено. Вернее, не так: те, кто работает в государственном секторе, рожая третьего, лишаются премий, льгот, медицинской страховки. Государство отказывается кормить больше двух детей на семью, у него на это денег не хватает. И сегодня в семье бюджетников чаще всего один ребенок (на частный сектор ограничения не распространяются). Одному можно дать образование в платной школе, потом отправить учиться в американ­ский университет. Вьетнамский ответ на еще свежую в памяти войну – стремление стать развитой, богатой, технологичной страной.

Вьетнам – второй в мире после Таиланда экспортер риса, второй после Китая – одежды и обу­ви, второй после Бразилии – кофе. И первый – кешью и черного перца. Кофе я купила – никогда не пила столь вкусного, крепкого, с шоколадным привкусом. Какао-бобы тоже растут. Эти культуры привезли во Вьетнам французы.

Французской колонией страна была с 1860-х по 1954 год. Отношение к тому периоду у вьетнамцев разное. Одни сопоставляют это время с американской агрессией, потому что местных жителей французы использовали как рабов, ничего не давали, только брали. "Как же ничего? – говорю я собеседникам. – А дороги, которые они построили, а виноградники, которые они разбили, а кофе-какао, а архитектура? Ведь все это осталось, с собой не унесли?" – "Ну и что, – отвечают мне. – Зато после их ухода 97% населения были неграмотны и жили в полной нищете, а сейчас – 97% – грамотны". Нищеты, правда, много. Средняя зарплата – 50–60 долларов в месяц, порог бедности – это если семья из 4–5 человек имеет доход меньше 500 долларов в год. Но каждый новый день приносит каждому человеку лишнюю тысячу донгов. Важно, что все время плюс, а не минус. Во Вьетнаме я была мультимиллионером (1 млн 600 тыс. донгов – это 100 долларов).

Есть и те, кто благодарен французам: построили много, избавили от чумы и оспы, открыв в Нячанге Пастеровский институт и наладив вакцинацию. Имя Пастера носит центральная улица Сайгона. Одежда, обувь, мебель – все что делают вьетнамцы – дивной красоты. Свое, но с прививкой французского вкуса. Ну и колониальный стиль, конечно, с удовольствием воспроизводимый теперь.

В сфере туризма в ходу французский менеджмент. Я ужинала в отеле Sun Sea, где владелец и менеджер – французы. Отель получился случайно. Врач продал во Франции свою клинику и открыл две – в Ханое (столице) и Сайгоне (самом большом, богатом и красивом городе страны). Потом купил в Фантхьете участок земли под виллу, но зону вдруг объявили туристической: ничего, кроме отелей, на берегу моря строить нельзя.

Вот и пришлось открыть маленький отель. Он никогда не пустует: сюда едут французы и европейцы, живущие и работающие в Сайгоне. Их немало. Почему переезжают жить во Вьетнам? Менеджер Sun Sea Дидье работал прежде в химической лаборатории, работа надоела, жизнь французская, одна и та же изо дня в день со своими строгими правилами. В конце концов это так утомило, что он уехал во Вьетнам. Здесь – свобода, возможность развернуться, океан, тропики, а цены копеечные...

Дидье построил виллу, открыл ресторан в Сайгоне, потом другой. Так и стал частицей экономического и психологического подъема Вьетнама. Оставаясь французом. Здесь ни от кого не требуют выучить язык, сдать экзамены, никто не смотрит на приезжего как на оккупанта. Наоборот – приехал и что-то делаешь? Спасибо! В итоге французские вина в здешних ресторанах дешевле, чем в московских магазинах.

Во Вьетнаме – социализм. И здесь отчетливо понимаешь, что в XXI веке "измы" больше ничего не значат. Партия одна, коммунистическая, но выборы (как раз происходили, пока я там была) реальные. Выбирают депутатов из списка, кому кто ближе – от бизнеса, от управленцев, от аграриев. В коммунистическую партию вступают те, кто делает госкарьеру. Фактически государство – это регулятор. Скажем, сначала иностранцам вообще не позволяли покупать здесь недвижимость, с 1989 года разрешили брать в арен­ду на 49 лет. Потом можно продлить или продать.

Формально иностранцу не разрешается иметь частную собственность, передающуюся по наследству. Но тамошние иностранцы уверены: будет и это. Государство заинтересовано в инвестициях, и они растут как на дрожжах.

Правда, государство и для вьетнамских граждан – сильнее собственника и выше его прав. Понадобится построить очередную туристическую зону или дорогу – и снесут твой дом. Но компенсируют расходы на постройку нового. Дело не в социализ­ме, а в том, что жизнь еще форматируется. На ввоз автомобилей, например, установили такие пошлины, что только сверхбогатый человек может купить машину, потому их и нет на дорогах, кроме немногочисленных такси и служебных. План таков: до 2010 г. расширить дороги, построить развязки и тогда опустить цены. Если сделать это сейчас – дороги превратятся в сплошные пробки.

Вьетнамские богачи на вид неотличимы от простых вьетнамцев. Одеты и ведут себя примерно так же, только более ухоженные. Один продал свое рисовое поле и построил виллу за миллион долларов. Теперь стоит возле нее и продает газеты. А что делать, не на диване же лежать? Он – крестьянин, в городе ничего не умеет, вот и торгует себе.

Торгуют чуть не все: бесконечное количество лавочек, ресторанчиков, по пляжам и улицам ходят женщины с корзинами – предлагают свежих лобстеров, жемчуга, солнцезащитные очки, массаж, фрукты... В Нячанге по тротуару над пляжем разъезжал юноша на велосипеде. На голове поднос – гора пирожков с манго и бананами. При этом он умудрялся вертеть головой и нахваливать свой товар. Поднос почему-то не падал.

Уличные торговцы не пристают к тебе, предлагают свой товар так, что хочется купить у них что-то, просто чтоб помочь. Попрошаек можно встретить только у пагод, и то – одного-двух . Чаевых здесь никто не выпрашивает, а если получают – одинаково благодарят за копейку и за рублик, в смысле – донг и доллар. Это не Индия, и не Египет.

Кроме пагод во Вьетнаме есть католические храмы, мечети и сугубо вьетнамские культовые сооружения и алтари. Разговариваю с Хиен, она училась в России, отлично владеет русским, жалуется только, что ни одного словаря и учебника сейчас не купишь. Русский не преподают нигде, Россию вьетнамцы только начинают открывать для себя заново, через туристов. Спрашивают меня по-английски (язык молодого поколения, по-французски говорят только старики): "Откуда?" – "Из Москвы". – "А где это?" – "В России". Не знают. СССР знали все, потом – провал... Хиен – атеистка, член компартии. Поэтому, объясняет она, в пагоду ходит "не для веры, а для души". Дома у нее всего три алтаря, у верующих – пять. Зачем же алтари, если атеистка? Ну, один посвящен памяти предков, на нем стоят их фотографии, другой посвящен Небу, третий – Будде кухни, на нем горит огонек, чтобы в доме всегда были тепло и вода. У настоящих буддистов еще и алтарь богине-спасительнице, уберегающей от смерти, и Будде земли, потому что каждый участок земли имеет своего Будду, объясняет Хиен.

С энтузиазмом рассказывает, как на Новый год (по лунному календарю) она готовит угощение для умерших предков. Предков приглашают в гости на предновогоднюю неделю, каждый день ставят им угощения и выпивку, и кладут на алтарь цветную бумагу, символизирующую одежду.

По завершении новогодних торжеств духов провожают обратно, сжигая все, что было для них приготовлено. Через огонь все это доб­ро попадет в мир иной. "Значит, вы верите в загробную жизнь?" – не понимаю я. – "Нет, я же атеистка". – "А в бессмертие души?" (Зачем душе еда и одежда, правда, неясно.) – "Нет, что вы, это просто наша традиция – приглашать на Новый год духов предков. Не для веры, для души".

Календарей во Вьетнаме два: обычный – для общест­венной жизни, чтоб совпадал с международным, и лунный – для души. По нему ходят в пагоду, сажают растения и ловят рыбу. Рыбаков здесь полно, на их лодках спереди нарисованы глаза. В Муйне они призваны отпугивать морских драконов и привидения, в дельте Меконга – их изображают для устрашения крокодилов, которых давно в реке нет. Значит, духов крокодилов?..

Хиен ведет меня в храм китов в городе Фантхьет. Кит – это бог рыбаков. Атеисты, буддисты или католики, в божественность китов все рыбаки верят поголовно. В храме даже висит указ вьетнамских императоров о признании китов богами. На алтаре – тоже кит.Правда, он изображен в виде мужчины с длинными черными усами и бородой-косичкой, зато за ним – настоящий остов кита, 22 м длиной. Этого гиганта нашли на берегу в 1758 году и весил он 65 тонн. Отвалившиеся от скелета кости бережно сложены в большие горшки. Рядом с храмом – кладбище: нашедший мертвого кита считается его сыном и обя­зан похоронить своего "родителя". Через два-три года останки кита выкапывают и помещают в храм. Для туристов храм именуют музеем, чтобы не пугать.

В Фантхьете есть пагода, где поклоняются Человеку с Красным Лицом. Так прозвали чиновника, жившего в III веке и сделавшего много хорошего для народа. Его возвели в ранг бога. Боги – это те, которые помогают, спасают. Киты – боги для рыбаков, они не раз спасали лодки от штормов и акул.

Перед Человеком с Красным Лицом вьетнамцы стоят на коленях и бросают сначала деревяшки, а потом палочки. Это гадание. Если половинки деревяшки падают определенным образом, это означает, что божест­во соглашается дать ответ на вопрос. Теперь можно перейти к пронумерованным палочкам. Полученное в результате их бросания число и будет ответом, за расшифровкой которого надо будет пойти к гадателю.

В соседней пагоде поклоняются двенадцати богиням: они помогают родить ребенка и покровительствуют детям до 12 лет. В пагоду заходят пионеры в красных галстуках, молятся. Выпрашивают хорошие отметки? Есть во Вьетнаме и скауты, и "внесоюзная" детвора. Это по желанию, хотя одного желания недостаточно – красный галстук нужно заслужить хорошей учебой и поведением.

Вьетнамцы чрезвычайно суеверны. На все у них имеется примета: в новый дом зашла собака – это хорошо. Ведь она говорит "гау-гау", по-вьетнамски означает богатство. Зашла кошка – плохо: "мяу-мяу" значит "бедный". Пошел дождь перед отъездом (и в любой момент перемены) – добрый знак. Так же, помнится, считалось и у нас раньше.

Я как раз застала сезон дождей. Даже два – на двух курортах, расстояние между ними всего 250 км – сезон дождей приходится на разное время. В Фантхьете – с мая по октябрь. (По крайней мере, так было раньше, когда климат на Земле был пунктуален. Тогда сезон дождей начинался короткими дождями по ночам, потом дождь шел с утра, потом днем и длился подольше, наконец, вечером, и оп­ять ночью. На этом все заканчивалось. Работало как часы). Теперь – никаких закономерностей. То зарядит на двое суток, то ни капли.

Я прожила с дождем в общей сложности дня четыре. Сидела на открытой террасе отеля и смотрела, как с крыши (почти все отели Фантхьета – домики в виде пагод) текут струи воды. Не поток, а ровненькие стек­лянные нити. Наверное, дождь, стекающий с таких крыш, и стал прообразом стеклянной лапши. Сидели, как я, смотрели и придумали подражание дождю.

И хайку возникли, наверное, так же, в дождь, когда сидишь на веранде и созерцаешь. Это не тот дождь, при котором ежишься от холода и баррикадируешься в помещении. Во Вьетнаме стены – не от стихий, а скорее от посторонних глаз. Но и чужие взгляды, впрочем, не всегда мешают: выбираясь из туристической зоны "в город" (Фантхьет), я замечала, что двери почти всех домов открыты. Внутри видны алтари, а сами обитатели сидят на улице и едят. В помещении, без посторонних глаз, есть скучно. Или лузгают, как семечки, малюсенькие, с полноготка, ракушки, которые продают кульками. Как вьетнамцы оттуда выковыривают мякоть – нам не понять. Такое впечатление, что и зрение у них острее и пальцы тоньше наших.

Вьетнамцы и вправду меньше, чем мы, очень худенькие. И собачки у них как бы уменьшенные, и кошки (держат, несмотря на приметы). Зато жуки майские – с воробья. А медузы – с коровью лепешку. Во время дождя я любила сидеть и смотреть, как у океана изо рта идет пена, и время от времени он плюется медузами. Потом подошла к кромке прибоя, рассмотрела валяющихся на песке медуз – будто из рисовой муки вылеплены, но ужасно несимпатичные, тесто комом. Китайцы их едят, вьетнамцы – нет.

Знакомство с вьетнамской кухней неизбежно заканчивается для вас приступами ностальгии. Со мной так и случилось. В первые дни после возвращения в Москву вся еда казалась мне безвкусной и какой-то... синтетической. Я даже купила замороженных креветок (вьетнамских), кокосовые сливки (других ингредиентов просто не нашла) и попыталась соорудить жалкое подобие главного национального блюда – ляу. Это такое вьетнамское фондю из рыбы, морепродуктов, тонких рисовых блинчиков и трав. Все это свежевыловленное и свежесрезанное.

В первое путешествие за пределы турзоны я удивля­лась обилию детских кафе, пока не догадалсь, что кафе эти вовсе не детские, просто для вьетнамцев избыточна мебель привычных нам размеров. Столики и стульчики – как детские. Но они и в душе – дети.

Поехала на экскурсию на озеро, смотреть, как цветут лотосы. Смотрю — что-то мало их. Девочка ходит по воде и срывает цветы. Нарвала букет и подарила мне. Сопровождавшей меня Хиен это казалось совершенно нормальным: сорвать, чтоб подарить. А то, что лотосов не останется, и туристам не на что будет любоваться, когда они сюда приедут – это вроде и неважно.

Ничего – полюбуются на озеро и окружающие его дюны. Белые как снег, во время дождя они становятся черными – в песке титан. Фантхьетцы титаном гордятся. Его даже кустарным способом собирают (песок, что ли, просеивают?) и относят на завод. Во Вьетнаме каждый может торговать дарами природы без всяких разрешений и налогов: она принадлежит всем.

Неподалеку от белых дюн есть красные, там гора расщепилась, внутри она ярко-красного цвета. С дюн можно скатываться, мальчишки предлагают купить у них картонку под задницу. Экскурсии в Фантхьете в основном связаны с природой, истории осталось немного – разве что чамские башни VIII века. Их возвел народ, населявший в древности юг Вьетнама. Чамы по сей день совершают обряды в своих башнях. У них матриархат: девушка приходит в дом жениха, уводит его, он берет ее фамилию. Она – глава семьи, занята домом и детьми, он – зарабатывает деньги, что считается делом небольшой важности. Чамы индуисты, кроме того верят в духов.

Буддизм сюда пришел с двух сторон – из Индии и из Китая (в разных версиях), из Китая – вкупе с конфуцианством и даосизмом. Все это перемешалось, и получилась вьетнамская религия, она же философия жизни, многовековая традиция, к которой и социализм, и рыночная экономика должны пристраиваться.

Чамских башен в Фантхьете, как и в Нячанге – три. Рядом стоят большая (женская), маленькая (мужская) и детская. Справа от них – три разные пагоды, слева – обелиск павшим воинам в советском стиле. Символическая картинка.

На склоне – кладбище, похожее на парковый аттракцион "страна в миниатюре": надгробья в виде домиков, вилл с колоннами, пагод, на них, как и на буддийских храмах, нарисована свас­тика, поначалу шокирующая европейцев (но тут о фашизме и не слыхали). А по соседству – католические могилы с крестами. Кажется, что кладбищ очень много, потому что все они в чис­том поле, без заборов. Хоронят и в пагодах, где стены уставлены до потолка урнами с табличками, и прямо на своих рисовых полях.

В Муйне приезжают любоваться лодками и кораблями. Корабли ­красочные, круглые лодки похожи на плетеные лукошки, они легкие и, говорят, устойчивые во время шторма. В Муйне и земля необычная, покрыта плотным слоем ракушек всех цветов радуги – желтыми, фиолетовыми, красными, черными, оранжевыми, рябенькими. По ним важно переступают птицы экзотического вида – оказывается, просто куры, совсем не похожие на наших.

Фантхьет-Муйне – курорт "деревенский". Выбирая куда ехать – сюда или в Нячанг, выбирают тип отдыха: наедине с природой или в городе, где много развлечений и магазинов. Курорт возник случайно: одиннадцать лет назад во время полного солнечного затмения, астрономы со всего мира съехались наблюдать его в Фантхьет. Для них построили первый отель, и курорт быстро разросся. Десяток лучших отелей – это Вьетнам будущего: роскошные парки, оригинальная архитектура в национальном стиле, рестораны, спа, бассейны, зрительно сливающиеся с морем. Четырехзвездочные отели – Sea Horse, Victoria, Coco Beech, Phu Hai, Romana, Cham Villas – кажутся верхом совершенства. Каковы же тогда во Вьетнаме "пять звезд"?

В Нячанге есть несколько пятизвездочных гостиниц. Две занимают каждая по острову. Evasion – это все, что только может нарисовать воображение, озабоченное понятием "люкс". Номер – две виллы, далеко отстоящие от других в парке-джунглях, с собственным бассейном, сауной, пляжем, электромобилем, катером, велосипедом (чтобы добраться до ресторана, библиотеки, винного погреба, бара). Что говорить, Вьетнам старается.

Недостаток Нячанга – грязное море (поблизости в него впадает река) и улица, отделяющая линию оте­лей от моря. Потому люксы и строят на островах. На "континенте" только один отель, выходящий на море – Ana Mandara (5 звезд, входит в двадцатку лучших отелей Азии). Надо ли говорить, что постоянные клиенты этих отелей – граждане России?

Наши соотечествен­ники поскромнее выбирают островной отель Vinpearl Sofitel (5*). С берега туда попадают по канатной дороге, построенной французами. Говорят, ее должны занести в Книгу рекордов Гиннесса как самую длинную канатную дорогу над морем. Опоры, к которым крепятся тросы, сделаны в виде Эйфелевых башен.

Нячанг – самый старый, статусный и большой вьетнамский курорт. Здесь не услышишь стрекота цикад под окном, дикого хохота лягушек, нет кайт-серфинга, как в Фантхьете, потому что бухта, нет таких ветров (в Фантхьете проводят чемпионат по кайту), зато есть лечебные грязи и мерный гул мопедов.

Рассматриваю, как одеты местные жители. женщины в брюках, потому что ездят на мопедах? Или потому что национальный костюм – шелковые штаны с блузкой, застегивающейся почти как корсет, а от талии ниспадающей двумя полосами спереди и сзади? Это наряд и вечерний, и деловой (женщины в европейских костюмах встречаются только в международных отелях и офи­сах) – завораживающе красивый. Невероятный контраст ему составляет простецкое облачение торговок: брюки, носки "с пальчиками", шлепанцы-вьетнамки, закрытая кофта, перчатки, маска на лице и традиционная конусообразная шляпа – ни один участок тела не должен быть открыт.

Вьетнамки боятся загореть – в моде быть светлокожей, а солнце здесь такое, что за полчаса ты прожариваешься полностью, как на гриле. Это я поняла. Единственный вопрос, который мне не удалось выяснить до конца: зачем они надевают маски? Если это защита от палящего солнца, почему тогда их не снимают даже на закате? Если от соли – вблизи от моря – и от вечной пыли на дороге, почему я видела девушек, сидящих в масках в салоне самолета?

Идешь по Нячангу – на центральной улице парикмахеры. Повесил на стену зеркало, поставил столик, купил ножницы – работа началась. Подкопит денег – откроет салон. В молодой вьетнамской жизни можно зарабатывать, не имея никакого стартового капитала, да и откуда его взять? Здесь никто не распределяет по друзьям нефть и газ, а самые роскошные виллы принадлежат отнюдь не чиновникам.

О неприятном. Я поражалась, слыша, как некоторые наши туристы сетовали на недостаток "цивилизованности". В порядке национальной самокритики: если слышишь крики на всю гостиницу – это наши, если кто не понимает, что по-русски здесь не говорят – это тоже наши. ("Я им русским языком, а они молчат как в зоопарке!" – громко жаловалась соседка по отелю.) Если кто-то, напившись, танцует на столе – и это, к сожалению, наши соотечественники.

Для таких в Фантхьете есть большой отель. Его владелец Вася и колонны построил, и лепнину на потолке смастерил, и рога повесил по стенкам, и фотографии "Битлз", и искусственные цветы, и сувенирные тарелки, и люстры югославские, и лапти, и Пикассо, и жос­товский поднос... В ресторане, при желании, и водки хоть залейся, и борщ подадут. Но кофе – жижа, как в советском общепите. Этот "разлюли-малина" стиль уже и в Москве не так просто найти. Но Вася уехал из России давно.

В Нячанге сезон дождей – с сентября по конец ноября. Я была в мае, и 2 дня кряду лил дождь – такое случилось впервые. Погода, как и во всем мире, сошла с ума. Но с декабря по март – пока что гарантированно везде во Вьетнаме – лучший сезон. Не так жарко (апрель и май – самые жаркие месяцы) и нет дождей.

Зимой-то я туда и собираюсь поехать снова. Пока держится столь фантастическое сочетание цены и качества (в январе 2007 года Вьетнам вступил в ВТО, так что цены постепенно будут "выравниваться"), пока на пляжах не тесно, пока идет этот фантастический взлет, за которым так интересно следить. Хочется надеяться, что вьетнамцы не испортятся, и не придут к ним эпидемии нашего века – бомбисты, уже появившиеся в Таиланде, и межнациональные распри, которые оспинами изъели почти всю планету. Пока все проживающие во Вьетнаме шестьдесят национальностей улыбаются и всем рады.

В Нячанге на вершине горы стоит большая статуя Будды. На постаменте – портреты монахов, которые ритуально сожгли себя для того, чтобы Вьетнам победил Америку. Местные жители уверены, что именно жертвоприношение принесло победу в войне.

Они живут в волшебном мире, эти 85 млн человек, расположившиеся на узкой полосе суши. И каждый год их становится почти на 1 млн человек больше. Их национальный возраст можно определить по тому, сколько поколений предков знает простой вьетнамец (у потомков королевских фамилий, понятно, записаны все ветви генеалогического древа). Обычно знают бабушку и деда. А дальше – безымянная тишина. Они были рабами на благодатной земле, завладеть которой хотелось многим. Но теперь вьетнамцы не отступятся от своего будущего: пальцы у них цепкие, душа созрела.

…В Сайгонском аэропорту я влилась в толпу белых людей. Они (мы) показались мне такими странными, нескладными, как динозавры.