Загадки утраченной цивилизации

Дождь лил весь вечер -- густой, обильный, теплый. Настоящий январский дождь, каким ему и положено быть на юге Африканского континента, где разгар лета приходится на апогей нашей зимы. Меньше суток миновало с тех пор, как бесконечно далекие кремлевские куранты возвестили наступление нового года, но все старания прислуги гостиницы "Шеврон", попытавшейся создать непринужденную обстановку любимого праздника, ни к чему не привели. Вместо беззаботного веселья в зимбабвийском отеле царила атмосфера таинственная, почти готическая.

Просторный обеденный зал пустовал. Свечи мерцали на столах. Широкий, прочный зонт, выданный услужливым официантом, едва справился с небесным водопадом. Я миновал источавшие влажный дурман заросли магнолий, вбежал на веранду жилого корпуса и присел, было, на белый пластмассовый стул, но с него тут же пришлось вскочить. Налетевшие комары прогнали в номер. Что ж можно было, не торопясь, вспомнить самые интересные мгновения прошедшего длинного дня.

Из зимбабвийской столицы Хараре я выехал прохладным ранним утром. Три сотни километров на юг, до Масвинго, по близким к идеалу зимбабвийским дорогам -- путь не дальний, но спешить не хотелось. Быстро закончились пробки из верениц чистеньких столичных авто, хозяева которых -- худощавые англичане и дородные, одетые в дорогие костюмы черные -- спешили из застроенных виллами престижных пригородов в центр, на работу в фирму или в министерство. Чем дальше в глубинку, тем меньше попадалось машин. А большинство из тех, что встречались, были видавшими виды джипами и пикапами, в чьих покрытых пылью кузовах высились горы ребристых мешков с кукурузными початками и сеток с апельсинами.

Ближе к Масвинго шоссе обступили скалы. Живописные и величественные, они все же не поражали так, как в Национальном парке Матопос, на западе Зимбабве, где колоссальные валуны, попирая законы физики, буквально парят над землей. Каким-то неведомым образом этим великанам удается удерживаться на вершинах гор, находя опору в смещенных с центра тяжести крошечных боковых частях своих тысячетонных тел. Самое удивительное, что парящие скалы не составляют с основанием единого целого. Это отдельные, отколовшиеся гигантские куски породы. Необъяснимое явление природы даже послужило главной темой при оформлении банкнот национальной валюты -- зимбабвийского доллара.

С подобного рода феноменом, тоже слабо объяснимым, только порожденным не природой, а человеком, мне предстояло столкнуться и в тот день. Я ехал взглянуть на руины Великого Зимбабве -- государства, существовавшего много столетий назад, а в ХХ веке породившего множество споров, легенд и гипотез, и давшего название современной африканской стране.

Бросив сумку в "Шевроне" и справившись о дальнейшем маршруте, я вновь сел за руль. Доброжелательный привратник заверил, что до руин рукой подать -- километров тридцать. Масвинго закончился через пару минут. Как и многие города бывшей британской Африки, основанных еще в конце XIX века, он был собранием одно-двухэтажных кирпичных домиков, выстроенных в типичном английском стиле. Улицы, что тоже было типично, расчерчивали его на ровные, одинаковые прямоугольники. В центре в обрамлении старинных пушек высилась квадратная башня, напоминавшая о том, что населенный пункт возник как передовой пост Британской империи Форт-Виктория, и, как многое на Черном континенте, был поименован в честь властвовавшей всю вторую половину столетия королевы. Современное название, в память о Русвинго, первом правителе Великого Зимбабве, город получил после независимости.

Через полчаса я был на месте. Солнце едва клонилось к закату. Выйдя из машины, я очутился посреди обширной долины. Вправо уходила нерукотворная дорога, похожая на вылизанное водой гладкое, каменное русло высохшей реки. Она вела к высокой каменной стене, за которой виднелись кроны деревьев. До стены было не больше сотни метров, но я едва взглянул на нее. Прямо передо мной вздымался величественный холм, или, скорее, гора, чье подножие поросло лесом и кустарником. Зелень поднималась и выше, перемежаясь с выступавшими из земли здоровенными гранитными валунами. Такие же огромные, подобные скалам камни громоздились на вершине, представлявшей собой сплошную гранитную платформу толщиной в десятки метров.

Исполненная первобытной мощи суровая красота пейзажа настолько завораживала, что я не сразу заметил: между грудой скал вьется стена, наподобие той, что стояла неподалеку в долине. "Африканский акрополь" -- вспомнил я определение из взятого в дорогу путеводителя. Ну, уж нет, скорее -- неприступный замок. На вершину вела утоптанная тропа, которая временами переходила в ступеньки, выдолбленные в вышедшей наружу породе. Чем дальше я поднимался, тем больше крепло убеждение, что передо мной высилась одна из самых необычных и удачно расположенных крепостей, когда-либо возводившихся на нашей планете.

Но вот я добрался до входа, или скорее лаза, и вошел внутрь. Фортификации по-прежнему впечатляли. Высота самой мощной стены превышала семь метров, а толщина -- четыре. Кладка прерывалась там, где на ее пути вставал очередной валун-исполин. Сочетание естественных и искусственно возведенных преград было настолько гармоничным, что казалось, будто стены стали продолжением скал. Вот только чем больше я лазил по тропкам, проложенным между кладкой и камнями, тем меньше понимал, как древние защитники крепости оборонялись от врагов.

Побродив еще, я, наконец, осознал то, что меня смущало. Стены не только опоясывали вершину холма, но и без видимой системы перегораживали многие из внутренних площадок, и без того крошечных, со всех сторон зажатых валунами. Более того, почти во всех фрагментах кладки зияли проходы, которые явно проделали сами строители, но при этом не было и намека на ворота или двери. Ссылка на разрушительное время не работала, так как странные стены были законченными и прекрасно сохранившимися. Получалось, что они либо служили каким-то неведомым ритуальным целям, либо возводились из эстетических соображений.

Часы подсказывали, что пора спускаться. Когда я оказался в долине, солнце почти зашло. Автостоянка пустовала, деревья отбрасывали длинные тени, ветер стих, и вокруг стояла первозданная тишина. Я двинулся к одинокой машине, но взгляд упал на каменное русло, ведущее к нижней крепости. Во всяком случае, так это сооружение выглядело сверху. С вершины холма, как на ладони, была видна высокая внешняя стена в форме эллипса, а за ней -- стены пониже.

Как и в случае с верхним замком, логики в оборонительной геометрии не просматривалось. Общий вид затемняли растущие внутри раскидистые деревья, но казалось, что обитатели крепости, возведя внутренний каменный лабиринт, либо намеревались защищаться друг от друга, либо хотели основательно запутать ворога, если тому доведется проникнуть внутрь.

Удивляла и неодинаковая толщина различных участков внешней стены. Было похоже, будто, начав строительство, древние архитекторы не жалели ни сил, ни материала, а под конец, подустав и поиздержавшись, решили довершить работу, как придется. В результате конец эллипса, отделенный от начала довольно широким проходом, оказался значительно ниже и в несколько раз тоньше. Но самое больше изумление вызывала вторая стена, которая дублировала внешнюю только наполовину. И дело даже не в этом. Вдобавок она была настолько ниже и примыкала к внешней так близко, что любые попытки хоть как-то рационально объяснить столь странную конструкцию немедленно рассыпались в прах.

Вокруг нижней крепости, не превышавшей в диаметре и сотни метров, росла высокая трава, но внутри все было вытоптано и утрамбовано. При ближайшем рассмотрении обе стены показались высокими, в несколько человеческих ростов. Подступали сумерки. Вскоре проход сузился настолько, что дальше продвигаться можно было только боком. Гладко отесанные кирпичи ровными рядами возносились к небу, оставляя вверху лишь узкую, стремительно темнеющую полосу. Камни сквозили могильным холодом. На сегодня хватит, сказал я вслух, чтобы хоть чем-то нарушить тишину, и, замедляя шаг, чтобы сохранить хоть какое-то подобие достоинства, отправился назад.

Выйдя из прохода, я облегченно вздохнул, поднял глаза и от неожиданности вскрикнул. В паре метров на меня молча в упор смотрел свирепого вида полуголый африканец с перьями на голове. Он был обвешан браслетами, амулетами и прочими странными побрякушками и обернут в кусок шкуры, а в руке держал копье с кованым наконечником. Я застыл, не зная, что и подумать. В самом деле, не дух же это жителя Великого Зимбабве, вдруг явившийся из Средних веков. С другой стороны, и на грабителя что-то не очень похоже...

После паузы, вдоволь насладившись моим смятением, великозимбабвиец вежливо пожелал доброго вечера и учтиво осведомился, завершил ли я осмотр. Получив утвердительный ответ, он сообщил, что в тот день я был последним туристом, и попросил, если не затруднит, подбросить его до Масвинго. Перехватив мой взгляд, продолжавший шарить по его живописному наряду, африканец пояснил, что, пока я дойду до машины, он успеет где-то по пути оставить копье, снять перья и переодеться.

Ждать пришлось не больше минуты. По дороге странный воитель, сидевший уже в джинсах и майке с портретом Боба Марли, рассказал, что работает живым экспонатом. Каждый день он добирался до Великого Зимбабве на автобусе, одевал экзотический прикид и за небольшую плату предлагал туристам с ним сфотографироваться. На вопросы о жизни в древнем Зимбабве новый знакомый отвечал охотно, но расплывчато. Объяснить причину странного расположения стен он не смог.

На следующее утро, при слепящем свете солнца руины показались совсем не зловещими. Раскланявшись со вчерашним знакомым, вновь облачившимся в перья и шкуры и стоявшим на вахте в ожидании падких на экзотику туристов, я еще раз предельно внимательно осмотрел долину. Помимо главной крепости, по ней было разбросано множество других, не столь крупных руин. Невысокие, в метр-полтора останки стен очерчивали границы древних поселений. По словам гида группы, к которой я присоединился, здесь жили богатые обитатели древнего государства.

Тщательно обследовал я и нижнюю крепость. В ней оказались останки нескольких платформ, где, по словам гида, совершали жертвоприношения животных. Самым заметным сооружением была круглая, сужающаяся кверху башня, по форме похожая на традиционное зернохранилище. Но гид заверил, что внутри башни ничего нет, и она целиком состоит из отесанных каменных кирпичей. Это выяснилось, когда в начале прошлого века ее попытались разобрать, посчитав, что в середине может скрываться клад.

Каких только гипотез не выдвигалось в отношении этой, самой знаменитой части руин. По одной гипотезе, башня была символом плодородия, обозначая житницу. По другой гипотезе, она символизировала женскую плодовитость. По третьей, -- была фаллическим символом и намекала на мужское начало и энергию. Подобные разночтения имелись в отношении двух крепостей. Одна версия гласила, что в нижней крепости жил монарх Великого Зимбабве, вокруг нее располагались приближенные и знатные люди, а на вершине холма обитали жрецы, колдуны и знахари.

Но есть и другая точка зрения: на вершине располагалась резиденция властителя, а в нижней крепости обитали его жены и тета, то есть старшая сестра. Этот титул был в древнем государстве едва ли не самым авторитетным, не считая, разумеется, самого монарха. Путешествие по истории древнего Зимбабве удачно продолжилось в маленьком музее, расположившемся на полпути между двумя крепостями. Экспозиция состояла из археологических находок, сделанных при раскопках. Там были наконечники копий и мотыг, гонги, проволока и другие местные изделия из железа -- металла трудного для обработки, а потому ценимого в те далекие времена не меньше, чем золото. Рядом лежали стеклянные индийские бусы, осколки посуды из Персии и Китая, доказывавшие разнообразные торговые связи.

Самые ценные экспонаты -- восемь статуэток существа, прозванного "птица Зимбабве" и фигурирующего на гербе современного государства. Семь скульптурок, выполненных из податливого мыльного камня, сохранились полностью, одна -- частично. Несмотря на немалое количество, вроде бы, позволяющее точно определить происхождение и значение птицы, вокруг этого легендарного создания идут споры. Часть исследователей узнают в скульптурках, достигающих в высоту почти 40 сантиметров, стилизованное изображение широко распространенного на юге Африки речного орла, бывшего символом монаршей власти. Другие склоняются к тому, что статуэтки вообще не имеют отношения к пернатым, а представляют собой фигуру какого-то мифологического персонажа.

Согласны ученые только в одном -- происхождении самого названия Зимбабве. Все ссылаются на словосочетания дзимба дза мабве ("дома из камня") и дзимба войе ("почитаемые дома"), которые есть в языке крупнейшей народности страны шона, и ныне населяющей территорию древнего государства.

Но и этот консенсус достигнут недавно. С тех пор, как в конце Х1Х века европейский охотник наткнулся на руины Великого Зимбабве, древний город был предметом яростных споров, причем не только академических. В период господства англичан преобладала точка зрения, по которой величественные строения не считались плодом знаний и труда шона. Поверить в то, что африканцы сумели самостоятельно возвести сооружения, не имеющие на Африканском Континенте равных, за исключением египетских пирамид, колонизаторы не могли и не хотели. В противном случае пришлось бы признать и то, что "несчастные дикари", ради приобщения которых к плодам просвещения, подданные Ее Величества Виктории, якобы, и захватили страну, имели собственную самобытную цивилизацию и древнюю историю.

Кого только не притягивали за уши, чтобы обойти неприятную правду. В претендентах побывали мифические пеласги и реальные египтяне, финикийцы и греки, римляне и арабы. Самые либеральные колонизаторы стыдливо предлагали признать авторство африканцев, но с поправкой на "теорию стимуляторов". Ее суть состояла в том, что шона возвели крепости под влиянием других народов с кожей посветлее. То есть, опять же, арабов, которые с начала нашей эры плавали вдоль восточноафриканского побережья и, смешиваясь с чернокожим населением, дали начало культуре суахили.

Когда в 1965 году режим белого меньшинства Яна Смита в одностороннем порядке объявил о независимости от Великобритании, чтобы не допустить передачи власти Лондоном чернокожему большинству, вопрос о происхождении Великого Зимбабве стал еще принципиальнее. Белые историки-расисты доказывали, что руины -- останки одной из опорных крепостей ветхозаветной царицы Савской. Гарнизон, якобы, занимался сбором податей в виде слоновой кости и золота, которые переправлялись на север континента, увеличивая и без того несметные богатства метрополии.

Поверить в существование в ХХ веке такой, с позволения сказать, науки было бы невозможно, если бы не официальный путеводитель родезийских времен, который я увидел в одном из музеев Хараре после возвращения из Масвинго. На обложке на фоне стен Великого Зимбабве красовалась женщина, одетая с претензией на древнеегипетскую моду. Перед ней на коленях сидел чернокожий раб, почтительно протягивающий ей огромный золотой слиток. Такого рода белиберда издавалась при активной поддержке правящего белого режима.

Вместе с тем, серьезные, объективные публикации запрещались. К концу 1960-х годов непредвзятому ученому было ясно, что комплекс полностью -- создание африканцев. Это подтверждали раскопки, в этом убеждал даже внимательный внешний осмотр. Так, разница в толщине и качестве кладки стен нижней крепости легко объяснялась тем, что строители, по мере продвижения вперед, накапливали опыт и совершенствовали свое искусство.

Расистские воззрения, господствовавшие в полтора десятилетия правления Яна Смита, несостоятельны еще и потому, что Великое Зимбабве было не единственным подобным сооружением. И к востоку, и к югу, и к северу от него располагались десятки похожих укрепрайонов. Данный выделялся лишь масштабами и сохранностью. Что касается пресловутой царицы Савской, то эта бредовая идея не выдержала первого же серьезного испытания.

Лабораторный анализ показал, что Великое Зимбабве возводилось через тысячу с лишним лет после царствования легендарной правительницы. Но, как заявил в 1969 году на заседании белого парламента полковник Хартли, депутат от провинции Виктория, "иной раз историков не грех и подправить". Строжайшая цензура привела к тому, что ведущие ученые стали покидать страну. В их числе был и Питер Гарлэйк, старший инспектор исторических памятников Южной Родезии и крупнейший исследователь Великого Зимбабве.

После провозглашения в 1980 году независимости Гарлэйк вернулся на родину. Но теперь он подвергся критике уже с другой стороны.

"Изучение Великого Зимбабве -- это способ обрести нашу идентичность", -- заявил новый администратор района, шона Кен Муфука. Он тоже бежал из страны, а вернувшись после обретениязавоеванной с кровью назависимости, стал решительно утверждать новые идеалы.

Для Муфуки и для правительства черного большинства Великое Зимбабве -- это фундамент, на котором следует возводить здание современной страны. Плохо только то, что у древних шона, при всей их самобытности, не существовало письменности. Чернокожие исследователи заменяют ее изучением устной традиции, выбирая предания, подходящие для возвеличивания общества всеобщей справедливости, которое строит бессменно правящая с 1980 года партия ЗАНУ-ПФ.

"Европейские ученые везде подчеркивают экономический фактор, -- указывает Муфука. -- Но гений правителей Великого Зимбабве состоял в том, что их власть основывалась не только на силе или на экономической предприимчивости, но и на куда более прочной силе религии".

Монографии Гарлэйка порой отдают чрезмерным рационализмом. Он объясняет возникновение в ХП веке Великого Зимбабве необходимостью в сильном централизованном государстве, которое бы защитило огромные стада скота. Распад могущественного царства в середине ХУ века ученый склонен отнести за счет слишком большого роста населения и численности скота, что привело к истощению пастбищ.

Но ученый обязан руководствуется только фактами, которые можно проверить документально. Первые европейцы, португальцы, появились в районе Великого Зимбабве в начале ХУ1 века, когда город уже лет 70 как пришел в упадок. Их двигал интерес к загадочному царству Мономотапа, где, по слухам, добывалось невиданное количество золота. Обнаружив, что рассказы сильно преувеличены, португальцы потеряли к Мономотапе, а заодно и к соседнему Зимбабве, интерес, а современные историки лишились возможности прочесть хроники с описанием нравов и обычаев, бытовавших в африканском царстве.

Как мог, Гарлэйк попытался восполнить пробел. Вместе с другом-художником он выпустил беллетризованный отчет о раскопках, сосредоточившись на повседневной жизни древнего города. В интерпретации Гарлэйка великозимбабвийцы предстают людьми трудолюбивыми. Они строили и пасли скот, ковали железные копья и мотыги, делали украшения из медной проволоки и золота (которое добывалось в небольших масштабах), ткали на ручных станках хлопковые накидки, шили кожаные фартуки, выращивали злаки и варили из них пиво.

Историк убежден, что странно стоящие стены никогда для военных целей и не предназначались. "Это символ, -- подчеркивает он. -- Так называемые крепости говорили каждому: вы вступаете на территорию, где правит могущественный монарх. В наши дни страна, чтобы доказать свое величие, посылает человека в космос, а семь веков назад эта цель достигалась строительством величественных каменных дворцов и замков".

Не смог объяснить ученый лишь то, почему Великое Зимбабве, достигнув рассвета к концу Х1У столетия, затем быстро пришло в упадок. Десятки тысяч людей, скопившихся в долине, и бесчисленные стада скота, для выпаса которых стало не хватать пастбищ, конечно, причины уважительные. Но, как разводит руками сам Гарлэйл, ранее с такими кризисами государство не раз справлялось,

Гарлэйк восхищается изобретательностью древних зимбабвийцев, сумевших самостоятельно открыть способы делать проемы, повороты и ступеньки, не используя ни капли глины или раствора. Он любовно описывает декоративные элементы, в том числе геометрически строгие змейки шеврона, помещает таинственных "птиц Зимбабве" на длинные шесты, которые ставит на сохранившиеся на стенах выступы. Домысливает формы и орнамент домов, стоявших внутри декоративных стен.

Когда я увидел эти рисунки, то сразу понял, откуда черпали вдохновение историк и художник, потому что такие дома существуют и поныне. Прежде чем вернуться в Хараре, я решил объехать вокруг озеро Мутирикве, неподалеку от которого раскинулись руины Великого Зимбабве. То, что я увидел, стало достойным завершением поездки.

В нагромождениях разноцветных скал то и дело, словно инкрустации, ярко выделялись круглые глиняные дома, расписанные характерным угловатым орнаментом. Довершали картину зеленые брызги деревьев, которые, как и жилища, люди и домашние животные, вписывались в пейзаж предельно естественно. Трудно было отделаться от мысли, что точно так же жили здесь и семь, и двадцать семь веков назад.

Последнее чудо свершилось, когда, вдохновленный увиденным у озера, я решил на пути в Хараре еще раз свернуть с шоссе. Поплутав по проселкам, я оказался у большой церкви. Вокруг были дома, но их обитатели, наверное, работали в поле. Стайка мальчишек, единственных живых существ, которых удалось встретить в вымершем селении, ничего не прояснила. Пацаны совсем не понимали по-английски. А объяснять было что. Церковь, чья резная дверь, достойная музейной экспозиции, оказалась не заперта, была единственным в своем роде произведением искусства. Десятки деревянных скульптур, росписи славили христианского бога глубоко по-своему. Апостолы и святые были сделаны в традиционной манере, а их черты выдавали африканское происхождение.

Попытавшись выбраться на шоссе, я окончательно заплутал в бесчисленных поворотах, и потерял было надежду вернуться в Хараре до темноты, когда впереди, в узком коридоре грунтовки, проложенной в зарослях колючих акаций увидел стадо коров. Нагнав животных, я оторопел. Их погонял хворостиной одетый в одни шортики босой, загорелый, белый мальчик. Узнав о моей беде, он сказал, что гонит стадо в нужном направлении и предложил следовать за ним. Почти час я тащился, вынужденно любуясь их горбатыми спинами и хвостами. Что ж, еще одна нежданная пауза, еще одна возможность поразмышлять о фантастическом прошлом и настоящем Зимбабве.